Гнев. История одной жизни. Книга первая
Шрифт:
— Братья, лучшие патриоты Азербайджана погибают от рук интервентов! Кровь, которая проливается на улицах Баку, окрасила зеленые волны Каспия алым цветом! И этому потворствует шах персидский, Ахмед… Долой из Персии англичан! Империализм уже смердит, он скоро скончается. Русский народ уже сбросил со своих плеч кровопийцев помещиков и фабрикантов! Уже свободен Туркестан. Люди там независимы от богачей-угнетателей! А есть ли лучшее счастье, чем быть свободным хозяином своей земли и судьбы!..
После собрания ко мне подошел Мирза-Мамед, сунул мне фонарь.
— Дорогой Гусейнкули, проводи, пожалуйста, нашего
Я взял фонарь, думая, что сейчас расспрошу учителя, где мы с ним раньше встречались. Но расспросить так и не смог. Я шел с фонарем впереди, а Мирза-Мамед и учитель сзади. Они все время разговаривали, и я постеснялся вставить хоть словечко. Когда вышли на тротуар, Мирза порывисто обнял учителя, и он зашагал в ночь. Мирза крикнул вслед:
— Передайте привет Гульчехра-ханым и Аскеру! До встречи!
Я вздрогнул от неожиданности. «Гульчехра-ханым?! Так звали мать моего друга Аскера? Как же я сразу не узнал? Это же его отец!» Когда подошёл Мирза-Мамед, я сказал:
— Я вспомнил. Я давно его знаю. Это Баба Дадаш, отец моего друга. С Аскером мы дружили!
— Тише. Ты где находишься?! — закрыл мне рот ладонью Мирза-Мамед. — Это имя нельзя произносить вслух. За учителем охотятся. Но то, о чем рассказал наш друг, должны узнать все: каждый солдат и каждый горожанин Кучана. Для этого мы и собрались сегодня. Об этом еще поговорим. А теперь — в разные стороны…
Ночь тихая и длинная, но мне не спится. Неотступно преследует голос Баба Дадаша. Жаль, не удалось с ним поговорить и хотя бы узнать, где Аскер. Ему тоже уже девятнадцать: наверное, работает или учится. А где их семья живет? В Тебризе или Мешхеде? А может, здесь, в Кучане. Счастливый человек Аскер. Ои может гордиться своим отцом. Как говорит зажигательно! Видно, таким и должен быть настоящий борец за свободу. Такой смело пойдет с оружием в руках на баррикаду, в бон. Теперь я не сомневаюсь, что Баба Дадаш — настоящий патриот! Теперь я знаю, что это за люди. Ох, молодцы!
Чем больше я думаю, тем дальше уходит от меня сон н тем тревожнее делается на душе. Нет, пора действовать!; Проливается народная кровь под Гиляном, льется она рекой и на улицах Баку. И тут и там народ воюет с английскими грабителями, а мы здесь щеголяем в их мундирах!..
После встречи с Баба Дадашем меня долго мучает совесть. Будто весь мир осуждает, проклинает меня, что я одет в английский мундир. Меня преследуют неприязненные взгляды людей. Стоит закрыть глаза, как передо мной является насмешливое лицо Арефа. Он нам говорит: «Эх, Гусейнкули… Как же так! Сколько хороших дел вы, ребята, сделали для народа, для Ходоу-сердара, а теперь! Не думал, что вы будете служить в войсках британского империализма!» То Парвин стоит в глазах передо мной: «Ах, дорогой Гусейнкули! Зачем ты это сделал? Почему не посоветовался со мной: надевать английский мундир или не надо? Ты же их презираешь и всех богатых ненавидишь. Но разве сам ты не ради богатства записался в Курдлеви? А! Понятно, ты хочешь стать на одну ногу со мной! Тогда тебе не будет стыдно жениться на мне? Никто не скажет: Парвин-ханым нашла себе, выбрала в мужья нищего… Гак что ли? Если так, то ты во мне ошибаешься. Если так, забудь о Парвин! Меня нисколько не смущает, что ты беден! Но мне не нужен ты, покинувший в грозный час свой народ и родину, вставший под одно знамя
После тактических занятий я делюсь своими горькими мыслями с Ахмедом и Аббасом.
— Ну и что же ты предлагаешь, Гусо? — спрашивает Ахмед. — Есть у тебя что-нибудь дельное в голове, или там черный ветерок гуляет?
— Нет, это не так просто! — злюсь я на его иронический вопрос. — Надо бежать, нужно быстрее присоединиться к Ходоу-сердару. Приведем в Гилян людей, принесем оружие и патроны. Пусть небольшая, но все-таки будет помощь восставшим. На что же еще надеяться?! Кучан на военном положении. Вооруженное выступление нам вряд ли удастся сделать… Слишком много в городе британцев и шахской жандармерии. В общем, надо бежать…
— Вот это и есть трусость, Гусо, — спокойно заявляет Ахмед. — За стенами крепости Гилян сидеть с винтовкой каждый сможет. А здесь не каждый сумеет действовать. Мы находимся в логове врага. Нам надо здесь с головой орудовать, и не винтовками, а языком. Надо разлагать вражескую армию. Агитировать солдат надо против войны, склонять их на сторону народа!
— Дорогой Ахмед! Все это я хорошо понимаю. Но люди-то считают нас изменниками родины. Они. не знают, что мы ведем подпольную работу.
— Кому надо, те знают! — непререкаемо говорит Аббас. — Остальные узнают, когда это будет нужно. Ты трусишь, Гусейнкули. Разве ты забыл о просьбе Ходоу-сердара? Забыл— о чем нас с тобой просил Шамо?
— Все помню, Аббас. Но долго нам надо готовиться, чтобы опорожнить склад с боеприпасами. Во всяком случае, часовые должны быть все свои, а это нелегко сделать…
— Учить надо людей, — агитировать! — опять вступаете разговор Ахмед.
— Да какой из меня агитатор, друзья? Помилуй аллах, из меня агитатор, как из верблюда парикмахер. Был бы я как Ареф, как Баба Дадаш, как Мирза-Мамед!..
— Хорошо, — говорит Аббас. — Для тебя Мирза-Ма-мед авторитет У него и спросим, чего делать: бежать к Ходоу или действовать здесь!
— Согласен. Поговорим с Мирза-Мамедом. А сейчас неплохо бы прогуляться по городу. Мудрые мысли приходят во время ходьбы.
РУКА ЛЮБИМОЙ
«…Еще скажу: рада, что тебя повысили в звании. Я и не сомневалась, что заметят, ты ведь такой видный из себя и ужасно спокойный. Только не надо, джанчик мой, сильно стараться. Бабушка говорит, что «Курдлеви» — это не курдская, а английская армия, только служат в ней курды. Она слышала от Сердара Моаззеза, что в «Курдлеви» командует кавалеристами капитан Кагель. Может, ты с ним даже встречаешься…
А у нас тут опять неспокойно. Только и разговоров, что о Ходоу-сердаре. Он снова сбросил в Миянабаде Монтасера и сам командует, как ему вздумается. Я-то радуюсь, потому что ты его лично знаешь, а обо мне он слышал от тебя. Ох, жалко, что ты не с ним: все люди считают его своим героем и многие курдские парни бегут к нему в горы. Твой брат Мансур тоже в Гиляне у Ходоу. Но это секрет. Ни тетя Хотитджа, ни моя бабушка об этом не знают и знать не должны. Мансур предупредил, что кроме Гусейнкули нельзя говорить об этом никому. Вот я тебе одному и сообщаю…»