Гнев. История одной жизни. Книга вторая
Шрифт:
— Убийцы!
Этот крик нарушил странное оцепенение. Все повернулись в ту сторону, откуда подходила к нам Туба... Мундир упал с ее плеч, она была в одном изорванном платье. Волосы ее рассыпались, падали на лицо, но она не откидывала их,— и от этого еще более жутким был весь ее облик.
— Они убили меня!— истерично кричала девушка.— Покарай их, аллах!
— Все ясно,— сказал Аббас.— Это они!..
Тубу увели с холма. Она упиралась, выкрикивала бессвязные слова, и от этих слов вздрагивали, менялись в лице задержанные.
— Я требую, чтобы нас отправили
— Законные судьи — мы,— ответил ему Аббас...— Вы опозорили девушку, растоптали ее чистую душу. Она правильно говорит: вы убили ее. А убийцам нет пощады!..
— Никто вам не дал права!— взвизгнул тот, что храбрился.— Вы еще ответите!
У Аббаса глаза налились кровью. Едва сдерживая бешенство, он стал расстегивать кобуру. Боясь, что он пристрелит их прежде чем будет объявлен приговор, я быстро сказал:
— Военно-полевой суд приговаривает вас к смертной казни через расстрел. Приговор обжалованию не подлежит!..
У негодяев от страха подкосились ноги. Раздалось несколько выстрелов. Преступники судорожно дернулись и затихли, скорчившись на земле. Солдаты ногами столкнули их в глубокую яму, стали забрасывать камнями...
Тубу мы отвезли домой и попросили никому не рассказывать о том, что произошло. Но позже до нас дошли слухи «о верных слугах аллаха», которые вершат на земле справедливый суд... Говорили, что жестоко были наказаны два ханских чиновника, опозоривших простую крестьянскую девушку. Люди передавали, что от гнева аллаха и от справедливого суда его слуг никому не уйти, ибо эти слуги «на белых конях с крыльями опускаются с неба там, где творится беззаконие...»
Мы только посмеивались над этими слухами. Но в душе были довольны.
Вспоминая эту историю, я все чаще думал о Парвин. Боже мой, ведь она там совсем беззащитна! А коварный Лачин не отказался от своего намерения овладеть ею... Он и его закадычный друг капитан Кагель на все способны... У меня холодела кровь, когда я рисовал себе картины похищения моей Парвин — одна картина ужаснее другой. Вечером у меня совсем разыгралось воображение. Я представил себе Парвин, распростертой на траве, как Туба, и даже услышал ее стон... Вскочив с постели, я стал быстро одеваться.
— Ты куда? — удивленно спросил Аббас. Торопливо и сбивчиво я стал рассказывать ему о своих опасениях.
— Плюну на все и поеду к ней,— решил я.
— Ты не горячись, Гусо-джан,— мягко сказал Аббас.— Во-первых, Парвин не такая девушка, которую можно легко украсть и обесчестить. А во-вторых, твой отец, там твоя мать, родственники, знакомые, друзья. Разве они позволят, чтобы с Парвин что-нибудь случилось? Подумай сам.
Я перестал одеваться. Действительно, хоть Лачин и обладает большой властью, но вряд ли решится на коварный поступок. Да и я, самовольно уехав из армии, подвергну себя опасности. Меня схватят, как дезертира, и бросят в тюрьму. И тогда уж вовсе не видать мне моей Парвин... Я вздохнул и стал нехотя снова раздеваться.
— Вот так-то лучше,— сказал Аббас.— А Парвин ты напиши,
КОРОТКА НОЧЬ ДЛЯ ВЛЮБЛЕННЫХ
В наших краях осень долгая, и трудно определить, когда она переходит наконец в зиму. А в иной год и зима стоит такая, что скорее похожа на затянувшуюся весну, кажется, вот-вот начнет пробиваться травка на пригретых солнцем косогорах; и вдруг она впрямь начинает зеленеть, радуя глаз, в середине января.
Дождей было мало, дни стояли сухие, теплые. Деревья нехотя сбрасывали свой багряный наряд, а на тополях листва была почти зеленой.
В один из таких дней прискакал солдат с приказом подполковника Довуд-хана: немедленно всем группам вернуться в Аббасабад. Подтянули подпруги у коней и на рысях поехали по успевшей надоесть за время патрулирования дороге на запад.
Аббасабад встретил нас сонной тишиной. По узким кривым улочкам брели редкие прохожие. Только возле ворот караван-сарая было людно. Под навесами стучали молоточками, ширкали ножовками, жужжали сверлами местные камнерезы, изготовлявшие бусы и другие украшения из редких камней. Иногда возле них останавливались любопытные и, как зачарованные, смотрели на искусную работу.
Во дворе караван-сарая нас встретил младший лейтенант Заман-хан. От него пахло вином, глаза блестели.
— Давно не виделись!— притворно улыбаясь, воскликнул он.— Как успехи, господин ождан?
Я не спеша слез с коня, привязал его, стряхнул пыль с мундира. Говорить с этим человеком мне вовсе не хотелось, но он мог знать новости, и я ответил:
— Да какие у нас успехи... Ездили по дороге туда-сюда... Новости должны быть все у вас!..
— Пришли свежие газеты,— радуясь, что можно поговорить с понимающим человеком, стал рассказывать Заман-хан.— Пишут, что его величество шах-ин-шах отбыл в Париж на лечение.
— Желаем ему скорейшего возвращения, — ответил я.
— О, его величество совсем не так серьезно болен, как говорят,— воскликнул Заман-хан.— Болтали, что у него рак, а на самом деле— так, что-то с нервами... Немного отдыха — и пройдет.
— И это все новости?
Заман-хан оглянулся и понизил голос:
— Есть еще... Снова беспорядки. На юге страны шейх Хезал хочет создать самостоятельное государство. Меджлис объявил шейха изменником и мятежником... А тут, у нас по соседству, боджнурдский хан Моаззез тоже мутит воду.
При упоминании Боджнурда у меня отчаянно заколотилось сердце. Так вот где разыгрываются события! А как там мои родные и моя Парвин?
Тут же мои мысли переключились на другое. Моаззез выступает против правительства, но ведь Кавам-эс-Салтане использовал его для подавления восстания Мухамед-Таги-хана!.. Так что же получается? За кого в конце концов Моаззез? Видимо, он сам за себя. Хочет быть полновластным хозяином в своих феодальных владениях.
Младший лейтенант рассказывал мне еще какие-то местные новости, но я уже не слушал... Нужно было доложить командиру о прибытии.