Гнев. История одной жизни. Книга вторая

Гулам-заде Гусейнкули

— Не надо зря надеяться, Гусо-джан,— остановил меня Пастур.— Мы же не дети, нечего нас успокаивать. Ты и сам не веришь в то, что говоришь. Подумаем, что делать будем.

Я развернул карту.

— Если Салар-Дженг отступил, то нам уже нет хода вперед. И сделать со своими людьми мы ничего не сможем. Считаю, что нам надо отходить по той дороге, по которой только что прошли. В этих местах народ нас знает. Наше спасение в помощи народа.

— Ты прав, Гусо,— поддержал меня Аббас. — Впереди нас ждет бесславная смерть, а так мы еще сумеем поднять на борьбу людей труда. Враги народа долго будут вспоминать нас и содрогаться.

—

Пока руки наши могут держать оружие, пока в сердце нашем будет кипеть ненависть к тиранам, мы будем сражаться!— торжественно, как клятву, произнес Пастур.

Мы встали и протянули друг другу руки, как тогда, на холме под Семельганом, когда прискакал к нам Пастур и привез удостоверения членов реввоенсовета. И как тогда, Пастур произнес:

— Да здравствует революция!

И снова мы с Аббасом повторили эти слова.

Верно говорят: пришла беда — отворяй ворота. Вначале я еще втайне надеялся, что Салар-Дженг соберется с силами, ударит по врагам и мы еще добьемся успеха, доведем революцию до победного конца. Но вскоре мы узнали, что Салар-Дженг от Кучана свернул на север, прошел через Баджигиран и вышел к границе. Он обратился к советским пограничным властям с просьбой предоставить ему и ушедшим с ним повстанцам политическое убежище, заявив, что дело освобождения страны от поработителей проиграно. В соответствии с международным правом бойцы Салар-Дженга были разоружены и интернированы...

— Вот и конец,— сокрушенно сказал Аббас.— Сколько ждали, мучались!..

Он сел прямо на землю и стал раскачиваться, зажав голову руками. Мы все молчали. И молчание было тягостным, тяжелым, как на похоронах.

Нас, командиров, окружили бойцы и ждали, что мы решим. Они привыкли верить нам и оставались верными до конца. Надо было сказать им правду. А как тяжело было это сделать! Язык словно присох во рту, и губы не разжимались, и слов не было таких, которые бы выразили наши чувства...

Я оглядел бойцов. Лица их были хмуры, сосредоточены. Но ни растерянности, ни страха не прочел я в их глазах.

— Друзья! Товарищи боевые!— сказал я и вдруг почувствовал, как крепнет мой голос.— Мы храбро сражались, и враги трепетали от одного слова «революция». Здесь, среди вас, много вчерашних солдат правительственных войск, которых пытались послать на подавление революции. А теперь вы с нами, в наших рядах, вы — наши братья по борьбе за счастье народа. Почему вы перешли на сторону революции? Потому, что вы дети крестьян, сами крестьяне, а революция несла вам свободу, освобождала вас от гнета помещиков и иностранных поработителей. Поэтому нас поддерживают тысячи, десятки тысяч простых людей в Хорасане. Но антинародное правительство сумело обмануть многих солдат, особенно из центральных областей страны, договорилось с англичанами и американцами о военной помощи и двинуло на нас всю эту могучую силу. А нам никто не помогает, мы одни сражаемся за святое и правое дело. Кроме того, в наши ряды пробрались предатели, трусы и изменники. Вот почему погибает революция!..

По рядам бойцов прошел ропот.

— Да, товарищи, революция потерпела поражение. Теперь это ясно. Нам остается только одно — с честью умереть за наше дело.

И сразу, словно морской прибой, стал нарастать гул людских голосов:

— Умрем за революцию!

— Да здравствует родина!

— Позор предателям!

— Смерть тиранам!

Глаза бойцов горели уничтожающим огнем, а лица светились решимостью

и отвагой. Такие мужественные лица я видел в самом начале нашей революции, когда все еще было у нас впереди и каждый готов был пожертвовать собой во имя освобождения любимой родины, во имя счастья народа. И вот теперь, когда у нас было только прошлое, когда бойцы революции узнали, что никто из них не увидит желанной победы, прежние чувства снова овладели ими — они хотели достойно допеть свою боевую песню. Но я не мог бессмысленно рисковать их жизнью, не имел права.

— Друзья мои дорогие, мы никогда не отступали, но теперь положение изменилось. Восточный фронт, решающая сила революции, ликвидирован. Командующий увел свои войска за границу. Со всех сторон мы обложены врагами. И вот мы впервые вынуждены отступать...

Бойцы возмущенно зашумели, но я поднял руку, и снова наступила тишина.

— Да, у нас нет другого выхода. Вы вверили свои жизни нам, командирам, и мы не имеем права вести вас на верную смерть. Мы решили пробиваться к границе. Патроны у нас на исходе, а путь далекий и трудный, врагов на этом пути мы встретим много, значит, не все из нас дойдут до цели. Нам придется пробираться скрытно. И сейчас... мы простимся с нашим боевым знаменем, братья!..

Аббас вынес вперед наше красное знамя... Я первым подошел и, склонив колено, поцеловал полотнище, пахнувшее солнцем и ветром. В молчании все бойцы совершили этот ритуал прощания. У многих на глазах были слезы.

Потом мы вырыли посреди степи яму и опустили туда свернутое знамя юго-восточного фронта, который с этой минуты перестал существовать. И снова чередой прошли мимо покоящегося в глубине знамени мои товарищи, и каждый положил сверху свой красный бант...

Яму засыпали и заровняли.

После долгого молчания я скомандовал:

— По коням!

Нехотя, словно смертельно уставшие, поднялись бойцы в седла. И не было теперь на их лицах отсвета недавнего внутреннего горения. Но я знал, что они сделают все, что еще можно будет сделать, и умрут достойно, если придется.

— Ма-арш!

Грустное это было шествие. Мы ехали шагом, и казалось, что даже кони подавлены происшедшим. Но бойцы по-прежнему держали равнение в строю. И яркое летнее солнце весело играло на вороненых стволах винтовок и медных эфесах шашек.

Мы переночевали в небольшом селе Хакмабад. По общей договоренности бойцы условно называли меня «господин генерал», но крестьяне догадывались, кто мы такие на самом деле. Нередко я ловил на себе их печальные и сочувственные взгляды. В доме, где мы остановились втроем с Аббасом и Пастуром, древняя старушка долго смотрела на нас слезящимися глазами и, наконец, сказала со вздохом:

— За что же аллах дал вам такую судьбу, сынки?

— А чем плохая солдатская судьба? — попытался отшутиться Аббас.

— Да всем... Матери вас где-то ждут... жены и невесты, а вас пуля в степях и горах встретит. Только и утешение близким, что за правое дело вы ушли...

— А почему вы считаете, что наше дело — правое? — не унимался Аббас.— Мы его величеству служим...

— Все бы так служили,— снова вздохнула старушка.— Жалко, что не дали вам полностью дослужить... Что делать-то теперь будете, бедные?

Мы переглянулись. Форма на нас военная, разве только погон нет. Но разве старушка в погонах разбирается? Оказывается, разглядела, что мы не те солдаты... Значит, и другие разглядят, не удастся наш маскарад.