Гнев. История одной жизни. Книга вторая
Шрифт:
Нас тискают в крепких объятиях, хлопают по плечам. Радостные восклицания, смех, шутки. Наконец я спрашиваю:
— Кого вы тут собрались встречать? Окопы роете, как под Гиляном...
— Раньше против англичан воевали, а теперь против кого оружие направлено?— спрашивает Пастур.
Сразу мрачнеют лица.
— Да вот...— мнется Сато,— сказали, что надо готовить оборону... будто напасть на нас должны...
— Да мы все равно не стали бы в вас стрелять,— напрямик говорит Хосо.— Зря мы что ли воевали в отряде Ходоу-Сердара?
И снова улыбками засветились лица окружавших
Ворота крепости приоткрыты. Краем глаза я пытаюсь заглянуть внутрь, догадаться, что делается в крепости. И вижу невысокого, но очень крепкого мужчину. На его гладко выбритом лице очень четко вырисовываются густые брови и усы. Он остановился в створе ворот, огляделся и быстро стал спускаться к нам.
— Мухамед-Ибрагим-хан,— проговорил кто-то, и все разом повернулись к мужчине.
А он уже, сверкая крепкими белыми зубами, протягивал нам руки.
— Салам, дорогие гости!— еще издали громко проговорил он.
Мы поспешили навстречу хозяину крепости. Он обнял нас, потом отошел в сторону, разглядывая, и снова привлек к себе,— так отец встречает вернувшихся после долгого отсутствия, повзрослевших и возмужавших сыновей.
— Заходите,— говорил он радушно, но без тени лести.— Я бы сам приехал к вам в Миянабад, да приболел, не взыщите.
Между тем перед воротами двое солдат уже зарезали барана и волокли тушу в одну сторону, голову — в другую, чтобы прошли мы через кровь жертвы и никогда не было у нас болезней и неудач...
И только ступили мы во двор крепости, как увидели жену хана — еще не старую женщину с приятным лицом и дочку их, едва расцветшую красавицу, смущенно потупившуюся, чуть заробевшую и оттого еще более прекрасную.
Царственным жестом хозяйка пригласила нас в дом.
Пока мы по-семейному пили чай, разговор шел о пустяках. Но когда убрали угощения, я прямо спросил хозяина:
— Скажите, Мухамед-Ибрагим-хан, вы собирались воевать с нами?
Он не спеша вытер усы и сказал, обращаясь к жене и дочери, которые еще сидели с нами:
— Джамила-ханум, наверное, тебе и Тагире будет не интересен наш разговор? Тогда вы можете заняться своими делами,— подождав, когда они выйдут, он проговорил:— Вы видели мою жену и мою дочь... Я их очень люблю и не хотел бы раньше времени расставаться с ними.
— Значит...— начал было Пастур, но хан остановил его:— Это значит только одно: я хочу жить в мире. Несли вы не посягнете на мой род, на мой дом, на мою семью, я не подниму меча...
— Но ведь на нашей земле идет война,— напомнил я,— и вряд ли кому-то удастся остаться в стороне.
— А вы как отнесетесь ко мне?— спросил, прищурясь, хан.— Как к тирану, собственнику и притеснителю угнетенных?
— Какой же вы тиран, если у вас всего три гектара земли и вы сами работаете в поле круглый год!— восклицает Пастур.
Мухамед-Ибрагим-хан хитро усмехается.
— Оказывается, прежде, чем ехать ко мне в гости, вы все разузнали обо мне,— говорит он, качая головой не то в осуждение, не то одобряя.— Но я глава рода, в котором сорок тысяч человек,— это вас не смущает?— и, не дожидаясь ответа, он продолжал.— Я давно слежу за развитием событий. Вы выступаете за справедливость, за
Он замолчал, задумался.
— Кучан мы возьмем, — сказал Пастур уверенно,— и Мешхед тоже. Наша армия растет с каждым днем, теперь в ней не одни только военные, много крестьян, ремесленников. А правительственные войска разлагаются, солдаты 5егут...
Хан жестом остановил его.
— К Ходоу-Сердару и к Таги-хану я сам посылал своих джигитов,— сказал он тихо, точно вглядываясь в даль годов.— Если я увижу, что вы — это действительно сила, я и к вам пришлю целый отряд миланлу, да что там — сам приведу своих джигитов.
— Так что же нужно, чтобы вы поверили в нашу силу?— спросил я.
Хан подумал, пожевал ус, потом ответил:
— Возьмете Кучан — ждите меня с отрядом!..
— Ну, тогда можно считать, что вы уже командир эскадрона революционной армии!— радостно воскликнул Пастур.
— Пусть аллах услышит ваши слова,— осторожно, волнуясь, проговорил хан.
Провожали нас хозяева всей семьей. Мухамед-Ибрагим-хан вел нас к воротам, обняв за плечи, как своих сыновей, а Джамила-ханум окропила наш путь водой из чашки, которую вынесла из дому Тагира. Дочка хана все время смущалась и смотрела вниз, а когда при расставании вскинула глаза, я был поражен их странным трепетным сиянием. Были в ее взгляде и восхищение, и девичья застенчивость, и испуг. «Не бойся,— хотелось сказать ей,— ведь мы и за твое счастье боремся, милая девушка!» Но она уже потупилась, задержавшись, и я промолчал.
...Через два дня, оставив в Миянабаде небольшой гарнизон, мы двинулись на Сабзевар.
ЗА ПРАВОЕ ДЕЛО
– Ох, не нравится мне все это,— сказал Аббас. — Что именно?
— Очень уж все у нас гладко идет!.. Всюду встречают с цветами, крестьяне несут продовольствие, выделяют фураж. Миянабад красными флагами встретил... Если еще и Сабзевар откроет нам ворота, то я и впрямь поверю в то, что аллах услышал мольбу народа о ниспослании нам всяческих успехов!..
Мы только что миновали Джугатайские горы, и перед нами с вершины пологого холма, поросшего пожелтевшей от солнца травой, открылся широкий вид на Сабзеварскую долину. Всадники невольно придержали коней и залюбовались свежестью и щедростью красок, на которые не скупилась природа. Желтые поля перемежались с густой зеленью садов, ровные полосы виноградников тянулись по склонам холмов и казались отсюда фиолетовыми, а сами холмы были словно бы позолочены. Проселочные дороги вились меж полей и садов серыми змейками. В арыках поблескивала вода. И над всем этим великолепием раскинулось голубое небо без единой тучки или даже легкого облака.