Гнев. История одной жизни. Книга вторая
Шрифт:
Мы шептались об этом перед сном, и тревога вползла в наши души, беспокойство не давало уснуть.
— И не такое мы видели... Побольше выдержки,— говорил Пастур.— А то, что простой народ знает о нашей судьбе и жалеет нас, даже к лучшему: значит, помогут и врагу не выдадут. Нечего нам от крестьян прятаться.
Слова эти оказались вещими. Когда на рассвете покидали мы село, ко мне подошел пожилой крестьянин, поклонился и сказал:
— Не знаю, кого вы ищите, господин генерал, а только вон там,— он указал направление,— стоят курдские войска Гаджи
Мы поблагодарили крестьянина и медленно поехали в указанном им направлении.
— Что думаешь предпринять, Гусо?— спросил Аббас. Пастур тоже смотрел на меня и ждал ответа.
По их взглядам я понял, что они хотят боя. Что ж, джигиты этого феодала — не такая уж грозная сила. К тому же мы можем использовать внезапность. Мы-то про них знаем, а они о нашем приближении и не догадываются.
Впереди была тутовая рощица, за ней находился отряд Гаджи-хана.
Разведчики подтвердили, что можно легко подойти незамеченными к неприятелю.
— Будем атаковать,— сказал я.— Гаджи Гурбан-Али я хорошо знаю, это реакционный феодал, который сразу же стал на сторону правительства. Про него говорили, что он собственноручно избивал до смерти крестьян, которые сочувствовали революции. Одну семью он расстрелял за то, что двое парней из нее ушли к Таги-хану. Давно я хотел встретиться с ним — вот и довелось.
Как только за деревьями стали видны всадники в халатах, медленно ехавшие по проселочной дороге, я дал команду изготовиться к атаке. Еще минута, и вот уже над утренней степью звучит подхваченная сотнями голосов команда:
— Вперед! Рубить насмерть!..
Рванулись хорошо отдохнувшие кони. Грохотом горного обвала загудели копыта наших коней. Я увидел, как в панике смешались растянувшиеся по дороге всадники, стали поворачивать коней.
Икбал распластался над землей, вытянув шею, только уши торчали.
— Смерть врагу!— гремело над атакующими цепями.
И сошлись мы в жаркой схватке. Захрапели кони. Кто-то закричал нечеловеческим голосом. В единый страшный рев слились крики, ржанье коней, выстрелы, удары металла, топот, стоны умирающих...
Я искал глазами самого Гаджи-хана, но разве разберешь что-нибудь в таком мельканьи людских искаженных злобой и ужасом лиц, конских оскаленных морд, сверкающих на солнце сабель...
Недолго длилась эта кровавая битва, но мне эти мгновения показались бесконечными. Наш противник не выдержал натиска и, оставив на пыльной дороге убитых, раненых и затоптанных копытами, отступил в заросли камыша.
Мы не стали врага преследовать...
В одном селе к нам подошел крестьянин, лицо которого показалось мне знакомым. Я вглядывался в его заросшее рыжеватой бородой лицо, а он смущенно мял пальцами край рубахи и не решался заговорить первым.
— Не узнаете, Гусейнкули-хан?— робко спросил он наконец.
И тут я вспомнил — это был один из новых членов реввоенсовета.
— Вы?— удивленно воскликнул я.— И здесь?
Он опустил глаза. На его загорелых щеках проступил румянец. Но, совладав с собой, он поднял взгляд и ответил твердо, почти с вызовом:
— Да, здесь. И в таком виде. Я из этого села. И вот — вернулся. А что я мог сделать? Ну, что?
— Ладно,— примирительно, понимая его состояние, сказал я,— давайте сядем, поговорим.
Он оживился, пригласил:
— Зайдем ко мне, мой дом рядом...
Но нам надо было идти дальше, засиживаться не было времени.
— Расскажите, что произошло, мы ничего толком не знаем.
Он помолчал, наматывая на палец волосы бородки. Потом заговорил:
— Мы подошли к Кучану... Правительственные войска встретили нас огнем пулеметов. Мы дрались двенадцать часов. Потеряв с полсотни солдат убитыми и столько же ранеными, осажденные бежали в горы. А мы потеряли только шестерых. В Кучане на одном из зданий мы увидели красный флаг. Это было помещение советских торговых организаций. Салар-Дженг решил: счастливое предзнаменование. Нам казалось, что победа всегда будет сопутствовать нам. Но вышло иначе...
— Почему, почему вы не взяли Мешхед?— не выдержал я.
Он вздохнул.
— Салар-Дженг рассчитывал, что в Мешхеде к нам присоединятся местные войска. Но подготовленное в Мешхеде восстание было предупреждено. Гарнизон разоружили и заменили свежими войсками, прибывшими из Теге- . рана. А у нас оставалось по два патрона на винтовку. Так что нам было делать?..
— Чуяло мое сердце, промедление в Брджнурде дорого нам обойдется,— вставил Аббас.— Так оно и вышло. Если бы двинулись сходу...
Мы долго молчали.
— Ну, нам пора,— сказал я.
Член реввоенсовета разгромленной армии тихо сказал:
— Вы не судите меня строго. Я бы пошел с вами, но... Я останусь.
Уже далеко за селом Аббас проговорил:
— Он был крестьянином, стал солдатом. Он ждал от революции много. А чего конкретно? Разве мы объяснили ему и всем другим крестьянам? Восстание не дало им ответа на главный вопрос: что делать после победы? А по-моему, и сам Салар-Дженг не задумывался над этим. А крестьянин не любит разговоров вообще...
Мы все искали причины поражения, а их было так много...
Наступили черные дни.
Все чаще натыкались мы на войска и в отчаянных стычках теряли товарищей. Одни оставались лежать на поле боя, другие, потеряв лошадей, оставляли отряд и уходили в горы, надеясь переждать жестокое время.
За нами по пятам шли карательные отряды. Иногда стремительным броском, изменив направление, мы не надолго отрывались от них, но через день или два они снова нападали на наш след. Люди и кони были измучены. В большие села мы заходить не решались, боясь засады. И, пожалуй, давно бы пришлось нам пустить себе в лоб последнюю пулю, если бы крестьяне не заботились о нас. Бывало так, что в горном глухом ущелье встречал нас незнакомый парень и вел к месту, где были припасены продукты и корм для лошадей.