Гневное небо Тавриды

Минаков Василий Иванович

— Во! Врезался в воду, ура!

— Не расслабляться!

"Мессершмитты" с крутым разворотом взмывают вверх, чтобы зайти со стороны солнца. По всему видно: опытный враг, упорный.

— Слева сверху… Идут в атаку!

— Пятьсот, четыреста, триста… — отсчитывает дистанции Должиков.

Рокочут четыре крупнокалиберных пулемета башенных стрелков. Им вторят люковые.

Каким-то чутьем отворачиваю влево. Перед носом машины проносится сноп огня. Ложусь на крыло, снижаюсь. Ведомые — как на привязи.

— Саша, смотри! — кричит Должиков. Ведущий «мессершмитт» на момент зависает почти рядом. Стрелки трех машин упирают в него свои трассы. Фашист,

задымив, по наклонной прямой устремляется вниз.

— Есть! Второй!

— Следить за остальными!

Оставшаяся пара фашистов не отказалась от боя.

Третья атака последовала сверху сзади с превышения в сто метров. Маневрируем со снижением. С дистанции двести метров гитлеровцы открывают огонь. Одна из очередей срезает руль поворота у машины Алфимова. С не полностью выпущенным шасси он тянет к берегу… Четвертая атака — сверху справа. Беспрерывно маневрирую, снижаясь к воде, стараясь ставить машину в положение, удобное стрелкам. Те дают интенсивный отпор. Ме-110 отстают, некоторое время преследуют группу на удалении, стреляя из пушек. Затем уходят на юг.

Оглядываю наш «клин». Удивительно цепко держались за мной Дарьин и Пресич. Будто заранее угадывали каждый маневр. С такими ведомыми можно с истребителями драться на равных. Что там на равных, ведь мы одержали победу! Еще и какую…

Быстро догоняем подбитую нашу машину. Она дымится, в любую минуту может взорваться в воздухе. Над Евпаторией приказываю Алфимову садиться на аэродром. Но он продолжает тянуться в хвосте группы…

В районе Джанкоя самолет Алфимова загорелся. Летчик произвел посадку в поле с невыпущенным шасси…

Вот как потом рассказал обо всем воздушный стрелок Николай Бухатченко.

— Я как раз собирался сфотографировать разрывы наших бомб, когда, оглянувшись, увидел, что сзади к нам приближаются четыре "Ме-сто десять". Доложил командиру и стал готовиться к бою. Пока убирал фотоаппарат и опускал в люк люльку с пулеметом, один из фашистов успел выпустить очередь из всего бортового оружия. Наша кабина стала как решето. Стрелок-радист Николай Курашов, тяжело раненный в грудь, упал на пол. Когда я привел пулемет в боевое положение, второй «мессер» уже висел над нашим хвостом, метрах в тридцати — сорока, я даже отчетливо видел лицо летчика. Может, на какую-то долю секунды я опередил его, врезал длинную очередь. «Мессер» споткнулся, перешел в крутое пикирование… врезался в воду. Остальные фашисты оказались вне поля зрения. Я быстро перелез на место Курашова и открыл огонь из турельного пулемета вместе со стрелками других самолетов. Вскоре и второй «мессер» спикировал в море. Два остальных пытались атаковать, но близко подходить опасались.

Тут я осмотрелся. Три наших «ила» шли впереди, мы отставали. Машина летела над самой водой, правый мотор не работал, бензин заливал крылья и фюзеляж, на хвосте болтались лохмотья рулей. Курашов лежал на полу, истекая кровью. Я быстро перевязал его, стал проверять связь. Рация не работала, но переговорное устройство уцелело. Доложил командиру обо всем случившемся и услышал, что он тоже ранен. Солнце уже заходило, я стал готовиться на случай вынужденной посадки на воду в темноте. Подтянул под колпак башни шлюпку, бортпаек, раненого Курашова. Но вскоре показался берег. Шли на высоте сто — сто пятьдесят метров. Уже темнело. На подходе к Джанкою загорелся левый мотор. Алфимов передал: "Садимся в поле". Шасси не выпускалось, пришлось сесть "на брюхо".

Я стоял в колпаке и при ударе самолета о землю стукнулся головой о турель. На миг потерял

сознание. Когда открыл глаза, левое крыло и передняя часть фюзеляжа были объяты пламенем. Штурман Устюжанин вылезал через астролюк своей кабины. Алфимов вываливался на правое крыло из своей. Не знаю, откуда взялись силы, ростом я меньше Курашова, но сумел поднять его над головой и вытолкнуть через колпак. Снаружи его принял Устюжанин. Алфимов стоял на ногах, но был весь в крови. Фонарь его кабины разбило, и десятки осколков плексигласа впились в лицо и руки. Как только он смог довести и посадить самолет!

Мы с Устюжаниным оттащили от машины Курашова, отвели командира. Но взрыва не последовало, видимо, баки были пусты. Сели мы около небольшого села, в двух километрах от станции Таганаш. Набежали люди. Алфимова и Курашова забрали на подводе, мы с Устюжаниным дошли до села сами. На другой день вернулись к тому месту. Постояли, распрощались со своей догоравшей машиной и собрались уходить. Вдруг услышали трескотню По-два. «Кукурузник» сел, подрулил к нам. Из кабины вылез майор Корнилов. Обнялись, расцеловались. Узнав, что все живы, майор сказал: "Группой потоплено два транспорта и сбито два самолета противника. Один записали на счет вашего экипажа".

Из рассказа Бухатченко стало ясно, почему Алфимов не сел в Евпатории: мое разрешение не было принято, и он из последних сил оставался в строю.

Спустя пять дней весь экипаж, кроме Курашова, был доставлен в полк. Курашова оставили в селе, чтобы затем перевезти в госпиталь.

Через полтора часа после нас по тому же конвою нанесли удар пять А-20 36-го полка. Две их бомбы попали в носовую часть уцелевшего после нашего удара третьего транспорта, вызвав на нем сильный взрыв и пожар.

Оба вылета были тщательно разобраны командиром дивизии полковником Виктором Павловичем Канаревым. За отличную боевую работу комдив объявил нашей группе благодарность и представил к наградам членов всех четырех экипажей. Таким же образом были отмечены и заслуги отличившихся воздушных бойцов 36-го авиаполка.

Но удача на войне изменчива, и кто об этом забывает, тот жестоко наказывается. Следующий день, 19 апреля, был одним из самых несчастливых в истории полка.

Шести экипажам торпедоносцев было приказано с утра заступить в готовность к боевому вылету. Семи — перевозить горючее с аэродрома Сокологорное на аэродром в Одессе.

В середине дня самолетом-разведчиком 30-го авиаполка был обнаружен конвой противника, шедший в направлении Констанцы в ста шестидесяти километрах от Севастополя. Состав: один транспорт водоизмещением три тысячи тонн, два миноносца, три буксира, шесть барж, четыре быстроходные десантные баржи. Прикрытие с воздуха — шесть «мессершмиттов». В районе конвоя десятибалльная облачность высотой двести метров, видимость пять километров.

Ввиду прикрытия вражеских кораблей истребителями и отсутствия такого прикрытия у нас полковник Канарев решил по конвою не действовать, о чем и было доложено на выносной пункт управления ВВС ЧФ майору Комкову. Комков передал приказание свыше: действовать, маскируясь облачностью. При невозможности возвращаться.

В воздух поднялась шестерка торпедоносцев, возглавляемая экипажем командира звена Александра Ковтуна. Ведущими пар, кроме Ковтуна, были Александр Жестков и я. К цели шли напрямую — через Сиваш, мыс Тарханкут. Над Крымом небо было безоблачным, группа снизилась до пятидесяти метров, чтобы уменьшить возможность засечки лазутчиками, оставленными фашистами при отступлении. И все-таки это, вероятно, произошло.