Гнездо орла
Шрифт:
Через пять минут вошел Гесс. С сестрой он не виделся около года.
Но последние шесть лет вообще промелькнули, как шесть дней. Что этот последний год мог добавить или отнять у них!
— Вот, Руди, Грета выполнила мою просьбу, — сказал Адольф.
Брат с сестрой поцеловались.
— Эльза еще не знает, что я здесь? — спросила она.
— Еще нет, — ответил он.
Все трое снова сели к столу. Маргарита налила мужчинам кофе.
Рудольф выглядел сосредоточенным; взгляд тревожно перебегал с предмета на предмет. Эльза должна была родить со дня на день, и одна мысль
— Как решилось у Геббельса с Риббентропом? — спросил Гесс.
— Никак не решилось. И не решится, — отвечал Гитлер. — Я посадил их на три часа, как тараканов в банку. Видишь ли, — пояснил он Маргарите, — они все не могут договориться, кому и как вести пропаганду в Англии. Пакостят друг другу, как два школьника.
— Риббентроп не желает признать, что пропаганда — это хлеб Йозефа, — заметил Рудольф.
— Скоро я его утешу, — кивнул Гитлер. — Как ты мне советовал, заменю им фон Нейрата [1] . А чтобы грызня не продолжилась в европейских масштабах, сегодня же продиктую компромиссное решение, и пусть только попробуют самовольничать!
1
Константин фон Нейрат, барон (1873–1956) — дипломат, обертуппенфюрер СС, министр иностранных дел с 1932 по 1938 г. — Здесь и далее примеч. автора.
— Полезно было бы добавить к этому приказ, запрещающий раз и навсегда приходить к тебе с разными мнениями, — сказал Гесс.
— Отличная идея! Пусть Борман подготовит текст.
Маргарита в недоумении посмотрела на Адольфа: неужели он не понял шутки? Гесс заметил этот взгляд. Он поставил чашку и поднялся:
— Я пойду. Не хочу надолго оставлять Эльзу. Ты со мной или хочешь отдохнуть? — обратился он к сестре.
— Я не устала, — ответила она.
Простившись с Адольфом до ужина, Гесс привел Маргариту в свой кабинет, велел сесть и молча послушать его две минуты.
— Я с некоторых пор опасаюсь твоих визитов — ты это знаешь, — начал он, — но сейчас, конечно, очень рад тебя видеть. Это первое. Второе. Почаще напоминай себе, что ты не в Париже: здесь тонкий галльский юмор не в ходу. Третье. Ты подумала о том, как Роберт истолкует твой приезд?
— Сначала ответь, для чего на самом деле меня сюда вызвали? — попросила она, пристально глядя ему в глаза.
— Разве Адольф тебе не объяснил?
— Он объяснил свою первую ложь. Может быть, ты объяснишь… вашу вторую?
Гесс досадливо поморщился:
— Никакой лжи не было. А правда заключается в том, что ты нужна всем нам. Нужна здесь, дома. Адольф… просто хочет помочь.
— Он меня с Герингом спутал. — Маргарита встала. — Давай сделаем так: я сейчас повидаюсь с Эльзой и сегодня же вылечу обратно. Ты дашь мне
Рудольф как будто не слышал. На его лице оставалось то же досадливое выражение.
— Руди! — напомнила она.
— Да, я понял. Самолет я тебе дам. Но… Может быть, тебе все же следует знать… Кстати, сколько вы с Робертом не виделись?
— Четыре месяца. Но он обещал побыть с нами на Рождество.
— Значит, четыре месяца назад вы расстались, как обычно?
— Не совсем. — Она опустила глаза. — Я сказала ему, что, скорее всего, больше не вернусь в Германию.
— «Скорее всего» или «не вернусь»?
— Я не помню точно… А что?
— А то, что у него, похоже, как раз в июле, появилось это новое развлечение — лично испытывать свой «народный автомобиль». Результаты, нужно сказать, впечатляющие. Восемь сломанных ребер за один только ноябрь.
«…Хочу сделать „Фольксваген“ настолько безопасным, чтобы за руль можно было посадить даже подростка…» — писал ей в Париж Лей.
Но ей и в голову не приходило понять его намерение так буквально!
— Он в больнице? — тихо спросила Маргарита.
— Уже нет. Или еще нет. Только не восклицай: как это мы допустили! Плевал он на всех.
Рудольф, наконец, посмотрел на сестру. Грета стояла перед ним, немного подавшись вперед; тонкие руки бессильно висели. Это бессилие и какая-то безнадежность во взгляде вызвали у него лишь новый приступ досады.
Шесть лет… Шесть лет упрямого бабьего сопротивленья, тупого нежелания смириться, принять!.. Шесть лет упреков, обвинений, непрерывной борьбы с теми, кто дорог и любим! Скитания по Европе, истерические отъезды, судорожные встречи, письма, в которых страсть и боль!..
При всем неприятии поведения Лея, Гесс не мог не сочувствовать ему.
Рудольф поднялся, обняв сестру за плечи, легонько встряхнул:
— Пойдем к Эльзе. Я думаю, в любом случае, ты едва ли улетишь сегодня. По-видимому, нас всех ждет трудная ночь.
Ночь оказалась хоть и трудной, но радостной. Роды у Эльзы Гесс начались около двух часов утра, а в восемь довольный Карл Брандт положил на руки Рудольфу крупного крикливого мальчишку, синеглазого и круглолицего.
Пожалуй, никогда еще многочисленные зеркала бергхофского дома не отражали столько улыбок, как в то утро, 18 ноября 1937 года.
Днем прилетел Геринг, сам недавно ставший отцом здоровенькой девочки и уже настолько освоившийся в этой роли, что, едва поздравив Рудольфа, принялся давать ему советы относительно вреда пеленок и пользы закаливания «с первых же дней».
Немного позже приземлился самолет Лея, из которого следом за Робертом выбрался очень желанный, давно ожидаемый здесь гость — Карл Хаусхофер. Ему вместе с Гитлером предстояло стать попечителем (или, говоря прежним языком, крестным отцом) мальчика.
Гесс как-то сказал Гитлеру, что даст своему сыну «выразительное» имя.
Ребенка назвали Вольф-Рюдигер-Адольф-Карл, что вполне отвечало этому намерению: Вольф — в честь имени, которое носил Гитлер «во времена борьбы»; Рюдигер — в честь воинственного героя германских саг, два последних имени — в честь попечителей.