Гнездо орла
Шрифт:
— Роберт! Кто тебе звонил?
Он резко повернулся к ней:
— Гейдрих!
— Роберт… Ты можешь… что-нибудь сделать?
— П-повеситься!!!
Он ушел с детьми на пляж. Маргарита села у окна, смотреть на них и на море. Она смотрела и ничего не видела. Жаль было Эрнста, славного, честного. Его убил еврей… Еврей убил немца. Провокация это или случайность — теперь не важно. Какова будет цена?
О погромах говорили повсюду, их ждали… Они, как торф, тлели под спудом, то и дело прорываясь наружу — оскорблениями, избиениями на улицах, разбитыми витринами —
Утром восьмого они вылетели в Мюнхен.
День 9 ноября отмечался теперь как годовщина легендарного «Пивного путча» 1923 года — самый грандиозный, значимый и торжественный праздник, кульминация всех годовых торжеств.
Маргарита никогда не посещала этих мероприятий, обычно пережидая их где-нибудь на максимальном отдалении. Но теперь удержать детей дома в переполненном людьми, гремящем и поющем Мюнхене оказалось невозможно. Генрих прямо заявил свои права: «Там папа и дядя Рудольф, я тоже хочу». Анна его поддержала.
Маргарита привезла детей сразу на Одеон-плац, где уже горело 240 светильников, по числу нацистов, погибших до 1933 года. Колонна «старых бойцов» еще двигалась от пивной «Бюргерброй», и вскоре стала видна ее «голова» — первая шеренга, в которой были Гитлер, Геринг и Гесс. Перед фюрером шествовал Юлиус Штрайхер со «знаменем крови». В шеренге фюрера шли его главные соратники, называемые «группой фюрера», через промежуток, за ними, — шеренга «старых бойцов», кавалеров «ордена крови», затем — шеренга рейхсляйтеров, гауляйтеров, крейсляйтеров и так далее, по степени важности в партийной иерархии.
Когда это шествие приблизилось к площади Одеон, ударили барабанщики. Началась «последняя перекличка», которую проводили у пантеона павшим — «Фельдхернхалле», около которого стоял в траурном строю Гитлерюгенд. Все смолкло. Геринг в эффектной тишине выкрикивал поочередно шестнадцать имен погибших в 1923 году нацистов, а мальчики отвечали звонкими голосами: «Здесь!» Затем к пантеону возложили гигантские венки. Начались речи, и первой — речь фюрера. Все это выглядело красиво, умиляло, хотя тех шестнадцать погибших едва ли кто помнил в лицо.
Дети глядели восторженно, старались подпевать, запоминая слова «Хорста Весселя». Генриху очень хотелось пройти в колонне с горящим факелом, но этого намерения не поддержал даже отец. Лей сказал сыну, что «прежде чем что-то делать, нужно понять, что ты делаешь» и что здесь «не карнавал». Мальчик не принял этого объяснения и продолжал настаивать. Он проявил небывалое упорство и самостоятельность, обратившись напрямую к Шираху, попросив позволения ему с другом встать в колонну.
Маргарита видела, как Ширах с улыбкой кивает; видела удовольствие на лице Роберта, наблюдавшего за этим проявлением характера сына, но не вмешалась. Она понимала, что сейчас должно произойти.
Генрих не взял факела и не встал в колонну
Вечером, уже лежа в постели, Анна рассказала матери, как все произошло. Генрих собирался пойти и взять два факела, но Давид его остановил. Он сказал, чтобы Генрих взял только один факел. Генрих сказал, что один он идти не хочет, и стал уговаривать друга. Но Давид сказал, что он не может взять факел и встать в колонну, потому что он еврей. Генрих не поверил и спросил Шираха, может ли встать в колонну еврей. Ширах ответил, чтобы Генрих не беспокоился и еврея в колонне, конечно, быть не может. И Генрих сразу тоже расхотел идти и сказал, что у него голова болит от дыма.
— Мама, а почему еврей не может встать в колонну с теми мальчиками? — спросила Анна, закончив свой рассказ. — Потому что евреев все бьют, а они не дают сдачи? Но Давид сильный. Он гордый! Если бы он подрался с теми мальчиками, то побил бы их!
Маргарита, поцеловав дочь, обещала поговорить с ней завтра.
Наступала ночь с 9 на 10 ноября 1938 года…
Геббельс уже произнес свою речь с прямым призывом отомстить евреям за убийство Эрнста фон Рата.
Гейдрих уже подписал приказ о том, что «полиция должна обеспечить соблюдение инструкций».
«Во всех землях, — говорилось в этом приказе, — должно быть арестовано столько евреев, а в особенности богатых, сколько может быть размещено в имеющихся в наличии тюрьмах. В настоящее время должны быть арестованы только здоровые и не слишком старые мужчины. После их ареста следует связаться с соответствующими концентрационными лагерями для того, чтобы как можно скорее направить их в эти лагеря».
Уже ждали сигнала «боевые отряды», вооруженные металлическими прутами, кастетами, ножами, взрывными устройствами и… мешками для товаров, которые в еврейских магазинах можно будет красть («освобождать») в неограниченных колличествах.
И началось.
Пример подал Берлин. Удары металлического лома в витрину часового магазина на Курфюрстендам, вероятно, не были первыми, но с них могла бы начать снимать фильм об этой ночи знаменитая Лени Рифеншталь — множество часов, больших и маленьких, в первую же минуту погрома испортилось и разбилось, словно само Время отказалось двигаться дальше и нарушило свой ход. Лени любила аллегории, такие кадры ей бы удались. А дальше…
Били витрины и окна домов. Страшно, зверски избивали людей. Выстрелов почти не было. Забивали стальными прутами, кастетами, дубинами, наносили раны ножами и даже… вилками, обыкновенными, столовыми.
Вытащив намеченную жертву под свет фонаря или горящих факелов, били долго, показательно. Часть «боевого отряда», разойдясь по ближайшим домам, собирала соседей; им тоже давали палки и прутья и позволяли или приказывали бить. Многих арестованных били по дороге к тюрьмам, причем, как и было оговорено в приказе Гейдриха, — «здоровых и не слишком старых».
Старых же в тюрьмы не возили. Их калечили и бросали в разгромленных домах. Так же поступали и с детьми. Еврейских женщин тоже избивали, однако случаи изнасилования (расовое преступление) были единичны.