Гнездо орла
Шрифт:
Вечером он разразился монологом, из которого следовало, что эта «злая неэстетичная выдумка» полезна, как горькая пилюля, которая лично у него «в горле застряла», а затем, излив одно раздражение, впал в другое, вспомнив, как не поступил в Венскую Академию художеств, так как не представил требуемое количество работ, а именно — портретов.
— Но это бы ладно! Я был такой распиздяй, что и поделом мне! Но мои пейзажи хотя и прошли творческий конкурс, но были помечены отзывом «склонен к подражательству». Вы подумайте! Я пришел учиться! И не подражая? Кретины!!! Мы говорим — «школа Рубенса», «школа Рембрандта»! Ни один эксперт на их картинах не отличит руку мастера от руки ученика, потому
Гитлер говорил долго. Постепенно успокаиваясь, закончил так:
— Конечно, среди наших новаторов есть такие, кто сознательно отошел от ряда школ. Хофер, Пикассо, Шлихтер, например, — бесспорные мастера. Их поиски мне не интересны, но я признаю за ними право. В конце концов, мы все экспериментируем. Но эксперименты этих единиц взбаламутили поисковый инстинкт у сотен бездельников, которым место…
На этом он оборвал себя. Потом жаловался, что три ночи не мог уснуть.
Но Геббельсу не сказал ни слова.
Йозеф, давно и прочно отделивший собственные эстетические пристрастия от застарелой болезни самолюбия, был почти удовлетворен. Он распорядился срочно изъять картины названных фюрером художников и еще пару-тройку, на свой вкус, и в таком виде «Дегенеративное искусство» отправилась в «воспитательное» турне по Германии.
Лей не вернулся в клинику Шварца, и напрасно ждала его там Элеонора Карингтон, пораженная, не желающая верить в то, как обошлась с ее Максом его родина.
В ночь после посещения переделанной Геббельсом выставки Нора долго сидела в сквере перед клиникой, чувствуя необычную легкость в коленях и шум в голове, — тоже непонятный, состоящий из множества голосов, из которых она пыталась расслышать хотя бы один, способный объяснить… Нора думала о Максе, о том, как рассказать ему, как оправдать то, что увидела [41] .
— Я этого года просто не помню, — сказал Гитлер Гессу под Рождество 1938 года в Бергхофе. — Остались какие-то картинки, «сцены», например как сидел на венском кладбище, у ее могилы, и как Лей отдал мне ее пистолет. Еще — как катался с Гретой в лодке у вас в Харлахинге и ловил звезды. Ни одной «сцены» для истории! Забавно, как работает память. А у тебя?
41
2 сентября 1939 года Макса Эрнста арестуют в Париже за немецкое происхождение. Он проведёт в лагере год. Его выпустят, но в мае 1940 арестуют снова. Нора, до конца преданная, любящая, не найдёт объяснения, не расслышит оправдания жестокой абсурдности бытия. Проведя ночь в одном из парижских скверов, мучительно вслушиваясь в свои «голоса», она успокоится, лишь когда они смолкнут в ней. Элеонора Карингтон сойдёт с ума.
— Помню первый день рождения сына, твою речь в Вене, еще кое-что. Да в общем — так же. Наверное, память оставляет то, что выбрало сердце, — ответил Рудольф.
— Ах, Грета, Грета, — сетовал Гитлер. — Просто поверить не могу! Зачем
— Нет, не уедет, — покачал головой Рудольф. — Ты в этом сегодня убедишься.
Когда-то в Бергхофе собирались тесным кружком — человек двадцать — и веселились как могли. Теперь по залам расхаживали известные политики, аристократы, подобные принцу Гессе или принцессе Стефании, увлеченной политикой и Адольфом, или актрисы, вроде венгерки Марики Рокк, неуравновешенной Маргарет Слезак или гордячки Ольги Чеховой. Обе не сводили с Гитлера глаз. Вообще, дамы сегодня как сговорились, готовясь к атаке на неприступный бастион — Адольфа Гитлера, который, по их мнению, должен был (да просто обязан!!!) остановить, наконец, свой выбор на одной из достойных.
Бедная Ева тихой мышкой жалась к доброй фрау Гесс и вечно беременной Герде Борман, но Юнити отнюдь не собиралась уступать и пяди завоеванных ею позиций. Ее не беспокоили происки глупых актрис или одиозных аристократок; ее раздражал сам Адольф. За час до выхода он неожиданно зашел к ней в комнату, когда она еще была не одета, уселся в кресло у нее за спиной и четверть часа наблюдал, как она примеривает бриллианты.
— Ты можешь меня поцеловать, — наконец не выдержала Юнити.
Встал, подошел сзади, посмотрел в зеркало, перед которым она сидела, наклонился и поцеловал в шею.
— А дальше? — улыбнулась она.
— Тебе разве хочется? — спросил он — Я всегда чувствую… — не договорил и снова уселся.
Она поняла, что допустила ошибку. У него была дьявольская интуиция и звериное чутье. А что вообще в нем было человеческого? Ревность! Зайди он к ней и найди в объятьях любовника, перед ней был бы сейчас совсем другой Адольф!
Юнити стало скучно. В такой толпе нужно или быть в центре, или уйти куда-нибудь и увести нескольких друзей… хотя бы в ближний «Чайный домик». На Рождество хочется уюта в душе.
Юнити поделилась идеей с Магдой Геббельс, и та тотчас выразила готовность предупредить Гессов, Герду Борман, Лея, Керстена. И исчезнуть всем, часа на два. Геббельс сам явится. Можно не сомневаться, что придет и Адольф. Неожиданно Юнити почувствовала, как Магда сжала ее руку. Юнити поискала глазами, куда та глядит. Магда глядела туда же, куда и Гитлер.
У самых дверей стоял только что приехавший Роберт Лей, хмурый, прижав пальцы к виску. Рядом с ним робко глядела в зал совсем юная девушка, в принужденной улыбке чуть приподняв верхнюю пухлую губку. Ее левая рука лежала на согнутой руке Роберта, правая, в бриллиантовом браслете, висела вдоль бедра.
На эту пару все обратили внимание. Во-первых, Лей давно не водил на приемы любовниц; во-вторых, сама девушка была так юна и свежа, что казалась попавшею сюда из «другой сказки».
Первыми к ним подоспели фон Риббентропы. Всегда медлительная, лениво-высокомерная Аннели фон Риббентроп проявляла необыкновенную расторопность, когда дело касалось сплетен и слухов. Она и тут все узнала первой: Лей привез в Бергхоф не любовницу, а будущую жену — фрау Ингу Лей. Но сам он и не подумал представить ее фюреру или Гессу, а, оставив с Риббентропами, ушел в буфет.
Ингу тут же взял под покровительство и Геринг, который помнил ее по Лейпцигу. Он познакомил ее с Эммой, а та — с Геббельсами. Все это время Гитлер буквально не сводил с нее глаз и несколько раз тихо воскликнул: «Какая девушка!», «Ах, какая девушка!»
Гесс, знавший о намерении Лея жениться «самым нелепым образом», был поражен, хотя сам и подал другу эту идею. Рудольф подумал сейчас не о Грете, а об Альбрехте Хаусхофере, и увидел его таким, каким тот сидел рядом с ним за чтением «Суллы».