Гобелен с пастушкой Катей. Книга 5. Бледный силуэт Луны

Новохатская Наталия

Варечка могла быть сколь угодно приятной, но это не исключало возможности, что мерзкое фото выслала именно она в самых неприглядных целях. Я с усилием вызвала из тёмного угла памяти шокирующее фото и наложила на сиюминутные впечатления о милейшей девице рядом. Картинка мелькнула на прощание во тьме туннеля, затем пропала, и поезд вывез нас с Варей на перрон станции “Парк культуры”. Перед нами выросли колонны и лестницы радиальной ветки.

Но двинулись мы по предложению Варечки (да и кузен Сережа напоминал о том же,) к побочному выходу со станции, где обозначился бассейн “Чайка”. На выходе со стенного панно нас встретил портрет Максима Горького с каменными

рогами на голове, так его изобразил мастер мозаики в свое время. По этому случаю классик соцреализма имел неуловимо демонический вид.

Невзрачный купол станции остался позади, когда я завертела головой пытаясь сообразить, как мне вернуться в Турчанинов переулок, указанный Сергеем накануне. Пока видела лишь бассейн “Чайка”, но мы его скоро миновали.

– Я вас мигом доставлю обратно, я тут все знаю, – нежно заверила спутница. – Практически у себя дома. Катя, можно задать вам вопрос? Вы и вправду были замужем за директором, или это сплетни?

– Вы знаете, Варя, нам с вашим директором очень повезло, – сказала я после паузы. – Оба вовремя поняли, что нам лучше быть друзьями.

– Он, Павел Петрович, всегда приводил вас в пример, – поделилась Варечка. – Как свой идеал женщины. Подчеркивал, что вы абсолютно очаровательная и без малейшей хитрости…

– Ой, Варя, извините, это скучная тема, – я оборвала поток лести, а то Варя увлеклась. – В такой прелестный день, и о браке! Не будем.

Девушка уловила с полуслова, и небольшой отрезок пути по Остоженке мы проследовали почти молча, любусь красотами оживленного городского пейзажа. Безмолвие нарушилось само собой лишь когда мы миновали нереально роскошное, едва законченное здание, означенное на вывеске, как “Дом оперного искусства”. Вернее будет сказать, что целый жилой комплекс смотрелся за фигурным забором, как воплощенная мечта, вычурная декорация к опере о красивой жизни избранных счастливцев.

– Вот когда у меня будут деньги, – мечтательно произнесла Варечка. – То я обязательно куплю вон ту мансарду, но с другой стороны дома, и буду вечерами любоваться на реку.

– Оно было бы недурно, – охотно согласилась я. – Только с видом на реку не станет ли сыровато вечерами?

Варечка не стала доказывать преимуществ вида на реку, и вскоре возобновился легкий обмен пустячными мнениями, при котором мы дошли до нужного поворота в узкий переулок, спускавшийся прямо к реке. В просвете домов появился новейший памятник Петру, он смотрелся как ценное добавление к виду на реку, однако в сюрреалистическом ключе.

– Вот мы и пришли, сейчас зайдем на минутку к профессору, – пообещала Варечка. – Он мой родственник, я скажу пару слов, вы ему должны понравиться. Потом пойдем обедать в Ирландский бар, вы согласны?

Я одобрила сложную программу без возражений. Что родич-профессор, что Ирландский бар – меня устраивало все. Только бы не опоздать к кузену Сереже, заболтавшись с Варечкой и ее профессором неведомых наук, думала я следуя за Варей по жаре вниз по переулку, мимо разрытого котлована, затем вдоль газона за забором. Чуть ниже посреди газона выявился за купами деревьев внушительного вида особняк в три этажа. Дом стоял в переулке слегка наособицу, его окна и двери выходили не на проезжую часть, а на газон. Тем временем на заборе, скорее, даже над ним, возникла вывеска, предупреждение для особо наивных визитеров, особняк оказался “Клиникой неврологических состояний для детей”. Даже отчасти впавшая в детство гостья слегка насторожились, неврологические состояния смотрелись очень уж угрюмо.

«Ах,

вот он какой будет, профессор у Варечки!» – мрачно подумалось мне. – «Шарлатан и чернокнижник, не иначе…” Не знаю почему, но предубеждение сложилось сразу, не успели мы войти в калитку и ступить на песчаную дорожку, что вела через газон и указывала на дверь особняка. Идти в особняк явственно не захотелось, такое нашло состояние. И если бы не Варечка, только бы меня там и видели! Но отказываться входить к профессору в клинику без веской причины было отчаянно неудобно, и это меня держало крепче любых веревок, вернее, я плелась за Варей, как коза на веревке. (Так любила выражаться бабушка Глаша.)

Тогда мне было невдомек, что настал судьбоносный момент для целой кучи народа, я поколебалась, но вошла в клинику как мышь в западню. Острый, всепроникающий запах дезинфекции подействовал почти успокоительно, и я двинулась за Варечкой по старым, обшарпанным, но чистеньким коридорам. Обыкновеннейшая передо мною мелькала детская поликлиника, тот же вид и пронзительный аромат. Кое-где сидели страждущие, но в целом клиника казалась почти безлюдной и гулкой.

Варя уверенно довела нас до высокой белой двери, в конце коридора, стукнула и заглянула, не дожидаясь ответа. Я стояла позади нее, и мельком увидела белые халаты на фоне окна, потом услышала, как кто-то отозвался приятным баритоном.

– Возьми ключи и поди в залу, – голос шел от белого халата у окна. – Там и располагайся, а я досовещаюсь, подожди.

Варечка проговорила какую-то речь в ответ, мы с ней дружно повернули и вновь пошли по коридорам, пока не уперлись еще в одну дверь, на сей раз двустворчатую. Странно подействовала на меня эта клиника, сугубо непонятное навеяла состояние. (Описывать его трудно, но я сделаю, что смогу.)

Зала была двусветной, окна шли по сходящимся стенам, а на газон выходили витражные стекла со сложным узором. Освещение получалось необычным и казалось отчасти искусственным, лучи солнца пронизывали цветные стекла с излишней интенсивностью. «Как на сцене, энное действие, акт первый», – подумалось с небывалой отчетливостью, и стало понятно, что этот момент я запомню надолго.

Вот я и дошла до самого сложного, до личных смешанных впечатлений. Мало того, что они почти не воспроизводятся, к тому же теперь я в курсе, какую роль сыграла краткая встреча с профессором, что сбивает меня дополнительно и бесповоротно. Я могу поклясться, что действие происходило наяву, но ощущения поплыли как во сне, когда знаешь, что спишь, но очень скоро проснешься, даже рассвет угадывается за незримыми окнами.

Глава шестая (№ 6)

(в которой «тень кучера погоняет тенью хлыста тень лошади» – и все это происходит на заднике обширного экрана. Или же, как смело утверждал поэт-классик, со мною происходил “электрический сон наяву”, только без электричества. Но что-то подобное безусловно имело место…)

До появления профессора мы с девицей Варечкой проводили время довольно невнятно, она знала эту залу наизусть, поэтому сидела у стола заседаний, а я изучала помещение и пристраивалась сидеть на стульях, сцепленных между собой рядами. Но везде оказывалось неудобно, посему я только и делала, что пересаживалась, потом вновь ходила по зале зигзагами. Далее по ходу блужданий я заметила в углу печку с изразцами, попробовала обойти ее кругом, но уперлась в стену. Вспоминать прямо-таки стыдно, я бродила как тень во сне, не зная, куда себя девать.