Гобелен с пастушкой Катей. Книга 7. Катя & 2/3
Шрифт:
Оказавшись вплотную у машины, она стояла первой с краю, я прилип к стеклу, пытаясь разобрать, что или кто там внутри. Сначала показалось, что это не Лариса и вообще не женщина, а лежит манекен под странно изломанным углом, освещение дальнего фонаря давало жуткий эффект. Потом присмотрелся и понял, что на сидении полулежит человек, совершенно неподвижно. Далее по контурам опознал Ларису и стал дёргать дверцу, она не открывалась.
Вот тогда, на том месте и в смутном состоянии я совершил ошибку, за которую теперь плачу и не могу расплатиться, даже не представляю себе,
2. In medias res
(опять латынь, переводится как «середина дела», излагает Е. Малышева)
Мы давно сидели в подвале ночного клуба «ОГИ», других посетителей не было и не предвиделось по раннему часу. Деликатные официанты-бармены в количестве двух свыклись с невыгодными посетителями и изредка осведомлялись, не нужно ли чего. Получив очередной заказ по части кофе, мальчики-девочки меняли пепельницу и отплывали в тьму под сводами, вскорее появляясь у освещенного бара, где через раз включалась и деятельно шумела кофейная машина.
В продолжении долгого мучительного повествования я, кроме того, что пила кофе залпом и курила беспрестанно, в основном смотрела на выложенную плиточной мозаикой поверхность круглого стола и почти не поднимала глаз на собеседника. Понимала, что так ему легче вести рассказ, и что в моей части диалога никто не нуждался. Только про себя отмечала основные вехи истории и бессознательно укладывала их по плиточному рисунку круглого столика. К указанному моменту моя мозаика завершилась, описав овал вокруг куска с четырехлистным цветком клевера, центрального на круглой столешнице.
Четырехлистник, на сей раз отчаянно несчастливый, символизировал главную и непоправимую ошибку друга Вали, о коей должна была зайти речь в последующем повествовании. Я вполне догадывалась, это было несложно, в чём именно роковая оплошность состояла. С неё начался ступор в рассказе, именно это деяние согнало нас с места в конторе и погнало в подполье клуба «ОГИ». Однако элементарная вежливость требовала риторического вопроса, я его исполнила в излюбленном Валькой варианте.
– А именно? – спросила я, отрываясь от плиточного цветка неудачи.
– Интересно, кто бы поступил иначе? – Валентин с чувством задал встречный вопрос, далее доложил добавку. – Из любого соображения. Там был весь букет.
– Понятно, – я догадалась, как облегчить участь друга и предложила первую позицию. – Во-первых, она могла быть в отключке, но жива, и первая помощь…
– Ты очень доброе дитя, мало того, что прелестное, – Валька неохотно взял наживку. – Об этом я подумал потом, в целях доклада брату Петровичу, а колотил камнем в стекло, обернув его тряпкой, далеко не в таких гуманных мотивах, скорее в порыве неосознанных чувств.
После указанного места в повествовании возникла пауза, в течении которой материализовался мальчик из бара, получил заказ, унёс пепельницу и скрылся. До и после висела гнетущая сумрачная тишина, мне опять пришлось подставить плечо под неподъёмный
– Валь, давай пошлём дяденьку Марселя Пруста к чертям собачьим? – я предложила вроде как по простоте душевной. – Он у нас лишний в этом подземелье, мне так кажется. Из каких соображений ты бил стекло – в принципе не очень важно. Я буду считать их гуманными, ладно?
– Ты опять права, пифия хренова, – сознался Валентин. – Как дойду до этого места, тянет выворачиваться наизнанку, просто мазохизм в чистом виде. Действительно, какая, собственно, разница что я себе думал, когда делал? Да никакой! Короче, протокол ты читала, я добавлю, что открыл дверцу изнутри, нашёл мёртвое тело, хотя не остывшее, вынул из окровавленных рук дамскую сумку и скрылся с нею в ночи. До того опознал, что кончина наступила ввиду порезанных вен на обеих руках и последующей потери крови. Сумка снаружи сильно промокла, но внутри почти нет.
Вновь над нашим маленьким круглым столом нависло тяжкое молчанье, усугубляемое подземельной тьмой, которая, как я вдруг поняла, наводила бедного Вальку на впечатления больного момента, оттого он запинался и зависал, как компьютер в обилии атмосферной статики. Наверное, подвал «ОГИ» выбрался неправильно, однако перемещаться было поздно, оставалось раз за разом восстанавливать сбитую схему с нуля. Даже за монитором это занятие меня раздражало, а по жизни, как говорят нынешние дети.
– И ты решил посмотреть, раз так склалось, – я подложила свою версию протокола, намеренно употребив излюбленное выражение друга Вали, чтобы зеркальным способом привести его в рабочее состояние. – Под дальним фонарём…
– Отнюдь, фонарь висел только у ментов под козырьком, они рядом кучкуются, туда я не решился, – встроился обратно Валентин. – Но за углом дома, подле арки, частная врачебная конторка светится в ночи. УЗИ-шмази и прочая мерзость на просвет по выложенному прайс-листу, чтобы в любое время суток знать, сколько с тебя возьмут. Там я присел на лавку за кустом, открыл сумку и долго искал карточку. Как полный идиот. Ждал от бедной Лары посмертного презента, мозги всмятку. Не нашёл, понятное дело, замарался кровью по уши и решил зайти помыться, ключи от дома всю дорогу лезли в руки. Как киллер в триллере, понял бедолаг. Как ни крути, людская натура даёт сбой в экстриме, будь ты киллер или полный чайник, без разницы. Это наукой замечено, а кто пишет в романах иначе, тот ничего подобного в руках не держал, только воображал себе.
В очередной раз, обо что-то мысленно запнувшись, Валентин замолк, тьма нависла и легла на стол, как облако на гору. «Да уж, бедный Валя», – тем временем спешно мозговала я себе. – «Раз он мне с такими муками вещает, то как оно было со старшим Петровичем? Подумать страшно. Что он не только сумку у мёртвицы (есть такое слово или нет?) из рук вынул, он в её квартиру пошёл искать проклятую карту. Точно, мозги всмятку, а чем помочь?» – И у неё в квартире, – я оказалась без состояния придумать что-то новое, просто навела Валентина на «продолжение следует», об авторах триллеров мы оба вспомнили не зря. – Когда открыл.