Гоблинские сказки
Шрифт:
— Принц, чтобы на дудочке играть, надо знать науку. Смотрите, как много тут дырочек, все пальчиками не заткнуть.
У принца глаза мутные — то ли с недосыпу, то ли с перепою.
— Не можешь дырочки заткнуть, заткнись хоть сам. А ты, Лаэрт, не можешь в дудочку дудеть, а сам со мной играть собрался. Вали отсюдова, пока я совсем не разозлился.
Розенкранц меня скорей уводит и шепчет:
— Не спорь с умалишёнными, Лаэрт!
Тут папа мне попадается навстречу. Озабоченный такой.
— Ой, Лаэрт! — говорит мне. —
— С кем? — я насторожился.
— Да сказать-то стыдно: с принцем! Да нет, не беспокойся. Я послежу за ними. За портьерой спрячусь. Если он надумает её хватать за руку, я тут же кашляну. А ты, Лаэрт, постой на шухере у входа. А то кто бы не пошёл, да не увидел, как моя дочь Офелия себя позорит.
— Слушай, давай верёвочку протянем в коридоре. — предлагает Розенкранц. — Он побежит да и разобьёт себе всю морду.
— Нет. — говорю я. — Пойдём лучше стоять на шухере у входа.
Какой же я был идиот! Надо было послушать умного совета!
Гамлет так крадётся на свидание. А мы стоим у входа и вид делаем, будто бы не замечаем. Прикуриваем, анекдоты травим. И тут… Минуты не прошло, Офелия как заорала! Мы в зал. А там…
Короче, пырнул он нашего папашу ножиком своим, которым кресло резал. Говорит, думал, типа это крыса.
Я ему:
— Да что же ты в живот пырнул, коль думал, это крыса?! Пырял бы по ногам!
А он опять своё:
— Вот уж не думал, что в старике столько крови.
А чего он думал вообще! А главное, не придерёшься: старик-то за портьерой был. А принц упёрся и всё на крыс валит. Списали дело на несчастный случай. А тут Офелия к тому же окончательно свихнулась. Пошла ночью бабочек ловить и в прудике как будто утонула.
Все говорят: самоубийство. Какие бабочки-то в сентябре?! Так он, скотина, и тут подгадил. Припёрся к месту похорон и лекцию развёл. Типа он страдает, а мы все — так, веселимся будто. Я ему говорю: типа я сам сейчас тебя в могилку эту уложу. А он как спрыгнет туда и раскорячился на дне. Типа, давай, кидай меня в могилку! Кладите на него покойницу и сверху засыпайте!
Я кинулся, кричу:
— Клавдий, я его сейчас засыплю!
А тот меня с Гертрудой вместе держат. Не надо, мол, поддаваться на провокации. Только зря он это. Лучше б я его тогда засыпал.
А вечером мне Клавдий говорит:
— Лаэрт, сынок, у меня к тебе есть дело. Не хочешь послужить державе?
Я говорю:
— О чём базар?! Гамлета прикокать? Я прям сейчас.
— Нет, такие методы Европа осуждает. Вы всё-таки с ним друзья.
— Видал в гробу я таких друзей у белых тапках!
— Не торопись. Вы с ним играли в детстве. Полоний вас качал на одном колене.
Меня прям слёзы прошибают. Сподобил мне Господь дружком обзавестись!
— Давайте, батя, говорите, чего мне с этим гадом сделать.
— Да всех делов сопроводить его до Виттенбергу.
— И всё?! Я его придушу в дороге!
— Не надо. Эти вещи делают иначе. Я с вами письмецо пошлю к декану. А в письмеце том напишу, как надобно им поступить с хорошим человеком. Пусть его почаще содит в карцер, даёт уроков выше головы, гоняет раз по десять с пересдачей. А напоследок пусть оставит на каждом курсе на повторно.
Ну, думаю, загнул товарищ Клавдий! Кто ж выдержит такое!
Плывём мы трое в Виттенберг. Я думал: как перенесу дорогу? Ему ж, скотине, не стыдно мне в глаза глядеть! Папашу укокошил, сеструху утопил (косвенно, конечно), а теперь сидит в каюте и бренчит на мандолине!
Тут поднялся такой штормила! Мы все трое напугались. А Гамлет говорит:
— Давайте, братцы, напьёмся водки! А то я не хочу к рыбам трезвый потонуть!
Мы смотрим: человек-то вроде в ум вошёл, заговорил по-путному. И стали открывать бутылки. Три дня нас мотало штормом. Мы упились в дымину, орали песни, целовались, какие-то травили анекдоты, пели матерные песни. Срамота была такая, всего и не упомню.
Короче, высадились в Виттенберге мы друзья друзьями. Всё прошлое забыто. Идём по городу. Я так оробел: кругом такие люди, а я орясина провинциальная. А эти двое прям заправские студенты. Мне Розенкранц так шлёпает рукою по спине. Не надо, мол, Лаэря, так бояться — всё будет ништяк! С ними все здороваются, шутки забивают. Как, мол, там Клавдию, загнул салазки? А как Офелии, задрал подол? Я уж совсем не понимаю: они все тут гопники такие? Или через одного?
— Ребята, вы пока валите в деканат, а я в общежитие зайду. — сказал нам Гамлет.
Розенкранц обрадовался: иди, говорит, иди! Скажи ребятам, чтобы выпивку поставили!
— За упокой! — расхохотался Гамлет.
Я шуток глупых не понимаю и вскипел:
— Розенкранц, он катит про Офелию?!
— Нет, Лаэря, это просто местный анекдот.
Мы пришли к декану. Я остался в коридоре, а Розенкранц в приёмную вошёл. Через минуту вижу: стражники бегут. А ещё через минуту — Розенкранца тащут! Дотащили до угла, шарах секирой и ёк башка!
Я перепугался. Что, прости Господи, за шутки тут у них?! Вскочил к декану в кабинет, ору, как ненормальный:
— Вы что, рехнулись?! Какого ляда парня загубили?!
А этот толстячок мне так спокойно:
— Чего вы, милый, тут орёте? Здесь вам не в Дании кривляться на базаре. Мы выполнили просьбу Клавдия. Он наш старый друг. Мы вместе с ним учили зоологию. И трупы резали ночами. Разве я ему не окажу простой услуги? Да вот, читайте сами в письмеце.
Я сунулся к письму, а там написано предельно просто: срубить башку подателю сего. И подпись за печатью: Клавдий.
Вот блин. Я понял: Гамлет только вид делал, будто напивался, а сам письмишко подменил. Клавдий-то писал совсем другое.