Гоблины: Жребий брошен. Сизифов труд. Пиррова победа (сборник)
Шрифт:
Втянув в лёгкие побольше воздуха, Ольга попыталась было крикнуть отчаянно-предупредительное, но журналист посмотрел на неё ТАК, что она, осёкшись, тут же сдулась словно проколотый воздушный шарик.
– Будешь вести себя прилично, девка, возможно, останется жить! – прошипел Гронский. После чего тихонько отодвинул щеколду и осторожно приоткрыл дверь:
– За-хо-ди-те! Милости просим!
– Ой! – застыв на пороге, смущённо среагировала на незнакомого мужчину Рая. В правой руке она держала миску, из которой тянуло щекочущим ноздри дымком. – А где Иоланта Николаевна?
– Заходи-заходи, не стесняйся! –
– Да. А что здесь… – Рая удивленно завертела головой и только теперь увидела Ольгу, сидящую на кровати со связанными за спиной руками. Из разбитого рта преподавательницы сочилась тоненькая струйка крови. – Ой! Мамочки!
Тем временем Гронский, убедившись, что в барачном коридоре иных форм жизни действительно не наблюдается, запер дверь и, грубо вытолкнув девушку на середину комнаты, с плохо скрываемой злорадцей в голосе констатировал:
– Ну что ж, вечер продолжает оставаться томным. Барышня, а что это у вас в мисочке так замечательно пахнет? О, жареная рыбка?! Как это мило с вашей стороны! Признаюсь, с утра маковой росинки во рту не было. Вернее, только она и была.
Бывший теперь уже главный редактор совершенно по-звериному вцепился в ещё горячую рыбину и принялся рвать её зубами, проглатывая куски практически не разжёвывая. Рая, в близком к шоковому состоянии, переводила взгляд с незнакомца на Иоланту Николаевну, и животный страх окатывал её липкими удушливыми волнами.
– Знаете, барышня, а вы как никогда кстати, – с набитым ртом продолжал разглагольствовать Гронский. – Этой ночью мне предстоит длительная командировка, а я меж тем всё терзался: как коротать все последующие долгие вечера? И тут появляетесь вы! В этом, несомненно, есть некий дьявольский промысел. Вы не находите? – Оценив состояние готовой в любую секунду рухнуть в обморок Раи, Гронский деликатно передвинул стул и помог студентке опуститься на него. – Присядьте, Рая! По старинному русскому обычаю перед дальней дорогой следует немножечко посидеть… Я только закончу дела с Ольгой – она же, как выяснилось, Иоланта – Николаевной, и мы с вами сразу отправимся в романтическое автомобильное путешествие. – Гронский снова взял в руку скальпель и подошёл к Ольге. – Итак! Я перед вами вроде как исповедался. Теперь ваш черёд.
– Девочку отпусти. Тогда и поговорим, – мрачно отозвалась Прилепина. Конечно, она и не думала «исповедываться» перед этой мразью, но из прошлого оперативного опыта знала, что, если не начать торговаться, преступник способен заподозрить что-то неладное. А сейчас требовалось банально тянуть время: с минуты на минуту в лагере должен был появиться Мешок. Если, конечно, у него снова не случится какой-либо неприятности с очередным «лямбда-зондом». Но о таком варианте развития событий даже думать не хотелось. Потому как – тогда всё. Край.
– Как же я теперь её отпущу? – развёл руками журналист. – Она ведь сразу побежит звать на помощь. Шуметь станет, причитать. А оно нам надо?
– Тогда никакого разговора не будет.
– В Зою Космодемьянскую поиграть решила? Хорошо, давай поиграем.
Гронский оттянул верхнюю пуговицу рубашки Прилепиной и резанул скальпелем по ткани: нитки жалобно лопались, и пуговицы, обретая свободу, одна за одной
Наблюдая за её реакцией, Гронский вдруг усмехнулся. В глазах блеснуло злое веселье:
– Впрочем, я передумал. Давайте поиграем в другую игру. Иоланта Николаевна, про «Молчание ягнят» я всё понял. А как вы относитесь к порнухе?
– Извините, Константин Павлович, как-то не доводилось, – напряженно парировала Ольга, со страхом начиная догадываться к чему тот клонит.
– Сейчас поправим, ибо в этой жизни человек должен повидать всё. А поскольку у вас этой самой жизни почти не осталось, я просто обязан пойти навстречу. Вот только ротик зачехлим, – в нетерпеливом возбуждении он оторвал кусок скотча и залепил им Ольгины губы. – Смотреть можно, а вот комментировать – увы, нельзя… Знаете, когда мы на журфаке изучали историю отечественной журналистики XIX века, мне отчего-то врезалась в память фраза нашего незабвенного классика. Неистового Виссариона Белинского. Он сказал: «Всякий рано или поздно попадает на свою полочку». Так вот ныне ваша, Иоланта Николаевна, полочка будет верхняя. Уж извините за доставленное неудобство.
С этими словами он легко поднял на руки мычащую, извивающуюся как угорь Ольгу и забросил её на второй ярус кровати. Словно чемодан в поездном купе. После чего обернулся к обезумевшей от страха Рае и демонстративным жестом указал на койку:
– Раечка, прошу! – Та, в ужасе таращась на Гронского, отчаянно замотала головой. – Ах да! Пардон! Здесь ведь не прибрано. Простите, Иоланта Николаевна, но придётся немного потесниться.
Журналист сгреб в охапку разбросанные по кровати вещи и переложил их на верхний ярус. Следом туда же направились временно служившая полкой для косметических безделушек геодезическая рейка и теодолит в тяжёлом металлическом футляре.
Закончив «приборку», Гронский схватил Раю за руку и грубо швырнул её на кровать. Сжавшись в комочек, студентка упёрлась спиной в стену и, слабо сопротивляясь, судорожно обхватила руками свои ножки-спички.
– Мама, мамочки! Не надо, ну пожалуйста… Мамочки…
Гронский, присев на корточки, без особого усилия разорвал слабенький замочек рук, развел в стороны девичьи ноги и рывком потянул на себя летние брючки.
– Не надо, ну пожалуйста! – захлёбываясь слезами, отчаянно умоляла его Рая.
Но беспомощность жертвы, похоже, заводила Гронского ещё больше, а показавшаяся из-под брючек узенькая полоска стрингов и вовсе заставила утробно зарычать.
И вот этот его звериный рык окончательно свёл с ума Ольгу. Перекатившись с живота на спину, она упёрлась коленями в стену, сгруппировалась, насколько это было возможно в её незавидном положении, и, распрямившись пружиной, обрушилась со второго яруса кровати вниз. На что она рассчитывала, совершая сей полёт-прыжок, Прилепина и сама толком не понимала. Но времени анализировать и принимать иное, лучшее, решение не было. А просто лежать беспомощным кулем и слушать, как под тобой маньяк и убийца насилует молоденькую девочку, Ольга больше не могла…