Гоблины. Жребий брошен
Шрифт:
В «Небо» Павла Андреевич настоятельно затащил старинный приятель Димка (он же — Дмитрий Александрович Синюгин), с которым они начинали служить ещё в только-только создаваемом ОРБ — предтече будущих РУОПов. Со временем их торные пути и карьерные лестницы разошлись. Причем кардинальнейшим образом. И нынче Димка, в отличие от Жмыха, проходил в Главке по разряду человека с большой буквы «Б», занимая должность заместителя начальника Хозяйственного Управления ГУВД.
— …Ну, Паша, давай! — скомандовал Синюгин, разливая. — Как говорила одна лошадь: выпьем
— Выпить выпьем, — охотно согласился Павел Андреевич. — Но вот удила, это пусть молодые закусывают. А нам c тобой давно пора о тёплом стойле задуматься.
Чокнулись. Выпили. Закусили солидно.
— Ты эти упаднические настроения брось! Мы с тобой, брат, еще — ого-го!
— Нет уж, хрен! Пять месяцев до двадцати пяти календарей, и — баста! Если, конечно, раньше мои архаровцы не сведут меня: либо в могилу, либо под трибунал.
— М-да, наслышан я про ваши подвиги.
— Ну, если уж и до обозных слухи дошли, тогда всё. Пиши пропало.
Синюгин поморщился и посмотрел на приятеля с плохо скрываемой укоризной:
— Паша, ты же в курсе моей истории! Или ты думаешь, мне на самом деле по кайфу этим горюче-смазочным и мясо-молочным хозяйством заведывать?! Я ведь, если ты еще помнишь, опером был! И не самым плохим, надеюсь! — Дмитрий Александрович в раздражении плеснул водки и залпом опрокинул в себя. — А кем в конечном итоге стал?! Завхоз! Плюшкин в погонах! Начальник над ворьем и жульем! Тьфу, мерзость!
— Ты чего разошелся-то?
— А того! «Обозный»!.. К слову, если накосячат твои, Паша, то тебя всего лишь попрут из органов досрочно. Ну, не получишь ты в итоге максимальный пенсион. Обидно, конечно, но не смертельно… А вот если на косяках возьмут моих, то я запросто могу сесть. Причем надолго. Потому что в моей епархии воруют все: от прапорщика до подполкана. Причем, помногу и почти в открытую. И накласть им с прибором на антикоррупционную политику нашего президента.
— А полковники, получается, уже не воруют? — усмехнулся Жмых.
— Это что, тонкий намек на толстое обстоятельство? А знаешь, Паша, такую поговорку: «Мельник не ворует — люди сами носят»?
— Слыхал.
— Так вот, точнее не скажешь. А как ты хотел? Чтобы я, посреди всего этого дерьма, да весь в белом остался? Достаточно того, что и так каждый день — словно на минном поле. А тут еще это на мою голову… А, ладно, давай ещё накатим.
Они снова выпили. Закусили.
— Ты сейчас упомянул некое «это», — напомнил Жмых. — Я так понимаю, именно ради него ты и организовал сей экстренный слет ветеранов?
— Грубый ты, Паша, очень грубый. На самом деле, я действительно давно хотел с тобой встретиться: посидеть, выпить, повспоминать былые деньки… Но ты прав: у меня к тебе просьба. Очень большая, очень личная просьба. Поверь, я бы тебя ни за что не побеспокоил, если бы у меня было к кому обратиться, кроме тебя.
— Дим, давай без любовных прелюдий? Ближе к делу.
— Хорошо, к делу, — вздохнул Дмитрий Александрович. — Тревожно мне, Паша. Не побоюсь этого слова,
— Гопники? Ночные клубы? Наркотики? — навскидку очертил круг возможных молодежных проблем Жмых.
— Нет, в этом плане пока бог миловал. Тьфу-тьфу… Короче: в прошлую субботу моя единственная, ненаглядная и стервозная дочь Ксения, студентка второго… нет, теперь уже почти третьего курса, убыла на учебную базу Гидромета, в Даймище (это на Оредеже, в районе Сиверской) на практику по экологии. Вместе с двумя десятками таких же половозрелых стерв и оболтусов.
— А я был уверен, что ты Ксюху в Университет МВД пристроишь.
— Паша, я тебя умоляю! Это туда, где папины дочки и мамины сыночки?! Мальчики-мажоры, девочки-минеты?… Нет уж, захотела в Гидромет поступать, я — только рад. Тем более, что мент, что эколог: всё одно — с дерьмом работа… Так вот. В субботу они там, естественно, ни черта не делали: заселялись, обустраивались. Вечером, как водится, банкет и танцы.
— Э-эх, и где мои семнадцать лет?! — мечтательно закатил глаза Жмых.
— Танцы закончились в начале двенадцатого и моя, вместе с одногруппником, неким Мишей, направилась в близлежащий лесочек. По ее словам, на рекогносцировку на предмет малины.
— Как романтично!
— Давай без подколочек, а? Без тебя догадываюсь, что за другой ягодой они туда пошли… Малина, клубничка… Знаешь, в двадцать лет учить-пороть малость поздновато. Особенно нынешних. Предохраняются — и на том спасибо… Короче, там, примерно в полкулометре от учебной базы, идет трасса на Сиверскую. А сразу за ней — лес. Настоящий такой, дикий. Вот они туда и двинули
По мере того как Синюгин сухо пересказывал приятелю недавние события, приключившиеся с двумя юными влюбленными в ночном лесу близ Оредежа, Павел Андреевич всё больше мрачнел лицом. Понимая, что просьба, с которой Димка собирается к нему обратиться, будет связана с моментами, которые сухим юридическим языком обозначены как «злоупотребление служебным положением». Не то чтобы Павла Андреевича это сильно шокировало (белым и пушистым он по службе никогда не был), но сейчас, когда до выстраданной пенсии оставалось всего-ничего, вписываться в откровенный блудняк очень не хотелось. Тем более, в чужой блудняк.
— …Вот такая, Паша, малина.
— Да уж, знатно погуляли. И что потом?
— Ксюха позвонила мне с базы, сам понимаешь в каком состоянии. Я, естественно, сразу подорвался и где-то во втором часу приехал в Даймище. Высвистал ребят на трассу, они мне показали ту самую яму. Попросил их уйти, а сам аккуратно пошебуршил…
— «Подснежник»?
— Не вполне. Труп недельной давности: Светлана Ларионова, 19 лет, местная, из Сиверского. Работала продавщицей в поселковом универмаге. В ночь с пятницы на субботу гостила в Даймище, на даче у знакомых. В субботу рано утром собралась в Питер, ушла из поселка на трассу, на остановку рейсового автобуса. С тех пор ее никто не видел.