Гоблины. Жребий брошен
Шрифт:
Здесь их взгляды неожиданно встретились и Чугайнов невольно вздрогнул, отшатнувшись, — столько ненависти и чистой злобы читалось сейчас в карих глазах тюфяка-редактора.
— Ладно, иди и работай, — проворчал Глава и уткнулся в монитор, сделав вид, что ему надо срочно поработать. — Когда у вас следующий выход?
— Седьмого числа.
— Вот и давай. Чтоб во вторник материал был! И чтоб на первой полосе!.. И учти, Гронский, на дворе времена стоят суровые, смутные: вашего брата, безработных редакторов-журналистов ныне как грязи. Улавливаешь, на что намекаю? Вот и ладушки. Всё, свободен.
Константин Павлович, ссутулившись, молча удалился
Ленинградская обл.,
Киевское шоссе,
5 июля 2009 года,
воскресенье, 11:20
— …Теперь совсем близко. Километра два осталось, не больше, — пояснила Ольга. — Вон, за той синей остановкой надо свернуть налево.
— Раз надо, значит повернем, — кивнул Мешок.
Через пару секунд они ушли с как всегда запруженного Киевского шоссе, свернув на вспомогательную грунтовку, уводящую в сосновый лес.
— Красотища-то какая! Сосны!
— Мне тоже нравится, когда в лесу одни сосны. Тихо, спокойно. Ходишь среди голых стволов, а ветра совсем нет — он где-то там, высоко, за зелёными шапками. А если приложить ухо к стволу сосны, то можно услышать, как она разговаривает. А ещё я очень люблю весной жевать сосновые свечечки.
— Зачем?
— Они такие ароматные! К тому же, сосна — одно из древнейших на земле лекарственных растений.
— Из неё что? Типа таблетки делают?
— В Древнем Египте смола сосны входила в бальзамирующие составы. В Древних Греции и Риме её использовали при лечении простудных заболеваний. А на Руси было принято жевать смолу сосны для укрепления зубов и десен.
— Ну не знаю, — пожал плечами Мешок. — Я пока как-то не готов переходить на питание сосновыми свечками. И на самом деле, мне гораздо интереснее, как в этих местах с малиной? Знаете, Ольга, я с младых лет — фанатичный малиноман. Если не брать в расчет курево и алкоголь, конечно.
— А как насчет клубнички?
— На провокационные вопросы не отвечаю!
— Боюсь, по нынешнему жаркому лету для малины уже поздновато. Скоро черника должна поспеть.
— А мне всё едино. Главное, чтоб сладко. Слушайте, а может плюнем на всё, да и завалимся в лес, а? Помните, в нашем детстве была такая песня: «Сладку ягоду рвали вместе»?
— «Горьку ягоду я одна», — подхватила Прилепина. — Помню. Вот только уже поздно. Заваливаться.
— Почему?
— Потому что лес кончился и мы приехали. Вот он, лагерь «Солнышко»…
Оставив Андрея загорать возле машины, Ольга направилась в сторону ворот, к домику вахты-проходной. Здесь она протянула старичку-охраннику паспорт и произнесла заветный пароль:
— Денис Прилепин, седьмой отряд.
— Прилепин… Прилепин… — бормотал старичок, водя желтым мозолистым пальцем по расстрепанным спискам временных жильцов. — Так ведь уже приехали сегодня к Прилепину.
— Кто приехал? — недоуменно воззрилась на него Ольга.
— Вот: 10–20, Прилепин Владимир Ильич. Надо же, почти как Ленин. Что, родственник ваш?
— Почти как, — мрачно буркнула Прилепина, забирая паспорт. После чего сердито толкнула вертушку и прошла на территорию лагеря…
…Ольга
С Володей они разошлись семь месяцев назад. Разошлись сугубо физически, не через штампик в паспорте. Но когда и на что он влиял, этот самый штампик? Помнится, недавно Ольге попался на глаза старый номер журнала «Esquire» за какой-то лохматый год. И в нем она наткнулась на дивное откровение глубоко почитаемого ею актера Джона Малковича: «Мне не нужна специальная бумажка — я и без бумажки знаю, что должен быть рядом со своей любимой и своими детьми. И я не думаю, что моя любимая нуждается в бумажке, которая удостоверяет, что в трудный час я не сбегу. Потому что, если трудный час наступит, никакая бумажка ни на что не повлияет». Вот, что называется, «умри, Джон, но лучше не скажешь».
«Трудный час» в их с Володей отношениях наступил на девятый год совместной жизни. По современным меркам — не так уж и мало. За этот срок Володя Прилепин смог воочию пронаблюдать за всеми реинкарнациями своей избранницы: женился он на студентке Герцовника, недолгий «золотой век» прожил с учительницей, а бремя испытаний и разрыв отношений пришлись на супружнино милицейское настоящее.
То был классический брак по любви, не выдержавший классического испытания на противоположность мировоззрений. Так уж складывалось, что в жизни Ольги постоянно что-то прибывало, а что-то убывало. Кипело, бурлило и видоизменялось, швыряя из стороны в сторону: то вознося — то низвергая, то в жар — то в холод. Но, собственно, именно такой экстрим, сводящийся к нехитрой формулировке «надо всё успеть попробовать», она и считала настоящей жизнью. Супруг же на этот счёт придерживался мнения перпендикулярного и более всего в этой жизни ценил комфорт — как материальный, так и душевный. Первый он обеспечивал себе сам, будучи топ-менеджером одной из крупнейших на Северо-Западе лизинговых компаний. А вот за второе, согласно устоявшейся традиции, вроде как должна была отвечать Ольга. Но ей было исключительно некогда заниматься подобными глупостями. Поскольку с того момента, как Прилепина попала в милицию, практически всё без остатка время сделалось для неё исключительно временем служебным.
Ну да, если говорить начистоту, о том, что они с Володей всё-таки не споются, Ольга начала понимать где-то на третий год «семейных распевок». Когда никакой любовью в отношениях более не пахло. Не принимать же за таковую прогорклый запашок подгоревшей корочки-привычки?… Столь неутешительное открытие в тот раз оказалось снивелировано скорым погружением в новый, доселе неведомый ей ментовской мир. В нём на самоедство и самокопание свободных минуток просто не находилось: чтобы не оказаться в аутсайдерах, следовало тупо грести вперед, не задумываясь и не осматриваясь по сторонам.