Год 1944-й. Зарницы победного салюта
Шрифт:
— Снимаемся! — приказал он разведчикам. — Тут нам делать больше нечего. Перебежками, за мной! — Он выскочил из крохотного, довольно обжитого блиндажика, лавируя среди разрывов, побежал к огневым позициям батареи. — Не отставать! Живее!..
«Только бы успеть сменить позиции, — билась в голове мысль, — а уж там нас так просто не возьмешь…»
Он успел как раз вовремя: танки еще не показывались, и только гул их двигателей упруго рвал утренний влажный воздух, да смрадный чад вместе с ветром порывами налетал на батарею.
— Первому расчету глядеть в оба! — приказал капитан. — Как только танки выткнутся —
Стрижак сам ухватился за станину, помогая солдатам выкатить пушку. Не мешкать! Дорога каждая минута. Ну, живо! Сзади зло зачастило выстрелами первое орудие. Стеной встали перед фашистскими танками косматые черные столбы разрывов. Под прикрытием огня товарищей артиллеристы Стрижака готовились к бою.
Гитлеровцы, однако, очень скоро поняли, что перед ними всего лишь одно орудие. Ну что могло оно против их грозной силы? Так, отчаяние обреченных… Заранее предвкушая победу, гитлеровцы шли прямо на него, и когда до полузасыпанных огневых осталось всего несколько сотен метров, Стрижак понял: пора.
— Батарея! По танкам!.. Бронебойным… Прицел…
В надрывный рев моторов, ухание пушек и треск пулеметов вплелись резкие, как удар бича, выстрелы наших орудий. Крайний слева танк споткнулся, клюнул стволом на какой-то рытвине да так и остался стоять, с каждой секундой все больше окутываясь густым маслянистым дымом. Вторая машина юлой завертелась на месте, разматывая разорванную снарядом гусеницу, третья остановилась со свороченной набок башней.
— Батарея!..
Стрижак стоял, широко расставив ноги, чуть позади орудий и, не отрывая глаз от бинокля, командовал. Он знал, что сейчас начнется самое страшное, самое трудное, что гитлеровцы уже наверняка обнаружили его запасные позиции, что вражеский огонь через минуту весь будет перенесен сюда, на этот крохотный клочок земли, который нужно отстоять во что бы то ни стало. Да, сейчас начнется…
И он не ошибся. Фашисты, оправившись от неожиданности, быстро обошли подбитые машины и, усилив огонь, двинулись на батарею. Позиции артиллеристов вздыбились от разрывов, осколки резко забарабанили по щитам, кто-то отчаянно вскрикнул, сраженный безжалостным металлом.
Но снова дружно ударили орудия Стрижака. Вспыхнул неярким костром четвертый танк. Снова заметались гитлеровские автоматчики. И в ту же минуту комбат увидел ослепительную вспышку разрыва прямо на позиции крайнего орудия. Он бросился туда. Командир расчета ничком лежал на земле; уронил на прицел голову убитый наводчик; обнимая желтую гильзу снаряда, полусидел, неловко прислонясь к стенке окопа, мертвый подносчик… Один лишь замковой гвардии рядовой Цуваров стоял между станин, в разодранной осколками телогрейке. Зажимая ладонью рану в плече и дергая контуженной головой, страшными глазами смотрел на погибших товарищей.
— Заряжать можешь? — прокричал ему в ухо Стрижак.
— Могу, товарищ капитан.
— Тогда давай! Бронебойным!..
Он оттащил в сторону обмякшее тело наводчика, припал к прицелу. Головной танк сразу же увеличился в размерах, приблизился. Черный зрачок его орудия смотрел, казалось, прямо ему в лицо. В ту же секунду лязгнул, проглотив снаряд, замок. Готово!
Привычными движениями Стрижак подвел перекрестье под башню танка и выстрелил. Тот прошел по инерции еще
— Заряжай!..
И снова в жаркую многоголосицу боя влило свой голос орудие Стрижака. Еще один гитлеровский танк вспыхнул костром, так и не дойдя до непокорной огневой. Остальные машины, отстреливаясь, стали пятиться назад, по одной сползая в лощину. Атака отбита…
И все-таки это еще не была победа. Гитлеровцы не отказались от своей попытки прорваться. Проутюжив огневые позиции батареи с воздуха, они снова с упорством обреченных пошли в атаку. Теперь уже на два оставшихся орудия…
Стрижак встал к прицелу. Лицо его было бледным, но спокойным. Он выжидал, чтобы ударить наверняка. Теперь их на огневой оставалось совсем мало, и рисковать комбат не имел права.
Наконец головной танк, огибая ближний пригорок, на несколько секунд подставил свой борт, и именно этого короткого мига хватило Стрижаку, чтобы выстрелить. Танк загорелся. И тут же ударило второе орудие. Бой разгорелся с новой силой. Словно состязаясь друг с другом, пушки вели огонь по вражеским машинам, заставляя их маневрировать и метаться по полю, не давая возможности прорваться сквозь тот огневой рубеж, на котором уже догорали десять стальных туш.
— Батарея!..
И вдруг ослепительная вспышка всплеснулась прямо перед щитом орудия. Комбат упал. Острая боль пронзила грудь, руку. В глазах потемнело, голову словно сжали металлическим обручем.
— Товарищ капитан! Ранены? Товарищ капитан!.. — бросился к нему сержант Забегалов.
«Неужели все? — напрягая последние силы, медленно поднялся комбат с земли. — А как же приказ? Мы ведь должны любой ценой продержаться!..»
— Товарищ капитан… Не вставайте, лежите. Я перевяжу вас…
— Отставить, сержант, — глухо выдавил Стрижак и тяжело навалился на рукоятки подъемного и поворотного механизма. — По местам! Бронебойным!.. Мы, сержант, еще с тобой повоюем…
И снова упрямо заговорило орудие. Снова снаряд рванул гусеницу фашистского танка. Снова глухие слова команды слетали с холодных губ комбата. Бой продолжался, но пальцы капитана на рукоятках маховичков быстро немели, голос ослабевал, и талый мартовский снег под ногами все больше и больше окрашивался в алый цвет горячей крови героя…
Есть на Ровенщине маленький городок с красивым и гордым названием — Червоноармейск. Героическую романтику, солдатское мужество, сыновнюю верность вобрало оно в себя, это слово. И высится в центре этого города обелиск. На нем бронзой написано: «Здесь похоронен Герой Советского Союза Павел Григорьевич Стрижак». Обступили обелиск молодью деревья, пламенеют у подножия цветы — щедры люди на добрую память. Даже ранней весной, когда начинают сходить снега, не раз увидишь на сером граните крохотный букетик живых цветов. Кто положил его здесь? Седой ветеран, прошагавший тысячи километров фронтовых дорог, или мальчишка, только вступивший в жизнь, мать, потерявшая на войне сына, или дивчина, прибежавшая сюда перед первым в жизни свиданием? Кто знает?.. Да и так ли уж это важно? Главное — люди не забывают о подвиге. И ты присмотрись: это подснежники голубеют своими крохотными лепестками. И может быть, сорваны они именно в том перелеске, где был последний рубеж капитана Павла Стрижака.