Год активного солнца
Шрифт:
Где я слышал этот голос? В машине? В метро? А может, в кинотеатре до начала или после конца фильма. Где я мог видеть этого голубоглазого, светловолосого юношу, оказавшегося моим братом?
Кажется, в машине, в моей машине, но где? Когда? Когда я возвращался из лаборатории? Или когда ехал на море? И был он один или с друзьями?
Прошло по меньшей мере минут пять, как Гоги захлопнул за собой дверь. Но ни один из нас даже не пошевелился. Отец по-прежнему сидел, откинувшись в кресле. Глаза его не мигая смотрели в одну точку. Жилы на лбу еще больше вздулись. Резо попеременно
— Резо!
Голос отца показался мне слабым.
— Что, папа!
— Принеси воды, сынок, мне плохо.
— Вы меня не помните? — спрашиваю я и удивляюсь, что разговариваю с братом на «вы».
Мы сидим на круглой скамейке в скверике на углу Плехановского.
— Нет.
— И никогда меня не видели?
— Никогда.
Он отвечает коротко, с холодком, разглядывая при этом прохожих.
Неужели я ошибаюсь? Но это невозможно. Я абсолютно уверен, что где-то видел эти глаза, это лицо. И голос мне знаком.
— Как вы меня нашли? — равнодушно спрашивает он и жадно затягивается.
— Найти человека в Тбилиси не представляет сегодня особого труда.
— И зачем вы искали меня?
— По-моему, это и так ясно.
— Наши братские отношения не имеют смысла.
— Но почему?
— Я не верю в братство даже тех, кто вместе рос. Вы мне даже в товарищи не годитесь. Просто-напросто мы не найдем общего языка. Кроме того, я некоммуникабелен, теперь ведь это словечко в моде. Я трудно схожусь с людьми.
— Вы учитесь?
— Да, на заочном в Политехническом, радиофизический факультет.
— И работаете? — Меня злит, что я до сих пор обращаюсь к нему на «вы».
— Да, работаю. На радиостудии оператором по звукозаписи. Это моя первая и, наверное, последняя должность.
— Отчего же последняя?
— Мне нравится операторская работа. Я на студии самый маленький человек, зато абсолютно свободный. У них нет специалиста лучше, чем я. Потому и цацкаются со мной. Работу я всегда выполняю вовремя и качественно, порядка не нарушаю. Боюсь, как бы на меня не наорали. Я — свободная личность и никому не спущу оскорбления. Я за свою жизнь еще ни на одном собрании не присутствовал. И никто меня не заставляет. На работе я почти не разговариваю. Что ни скажут — делаю. Вот и все. Нет надо мной начальников во всем свете. Да и материально — ничего, не жалуюсь, беру частные заказы — музыку на магнитную пленку записываю. Платят сносно. Не понравится человек — заказа не приму. Жадным и ненасытным я никогда не был. Зарабатываю ровно столько, чтобы нормально жить.
— Вы не женаты?
— Нет. А вы?
— И я тоже. Ах, да, Гоги, долго мы будем выкать? Хочешь не хочешь, мы все равно братья.
Гоги улыбнулся. И все лицо его вдруг добродушно засветилось.
— Жениться — глупость.
— Но почему же?
— Не успеешь жениться — прощай свобода. Женитьба сама собой подразумевает детей. А за детьми требуется уход, потом их на ноги поставить надо. Благополучие, семья вынуждает чего-то добиваться, хотя бы для того, чтобы увеличить достаток.
— Чем ты занимаешься после работы?
— Иду домой, чтобы послушать музыку. Заглянет на огонек какая-нибудь девочка…
— И много у тебя этих самых девочек?
— Хватает.
Он засмеялся.
— Чего ты смеешься?
— Да так… Сигареты у тебя есть?
— Есть. И все-таки почему ты засмеялся?
— Вот уже три недели ко мне одна девочка ходит. Только сейчас я вспомнил, что не знаю ни ее имени, ни фамилии. Наверное, даже не спрашивал. Не было нужды. Да и она, впрочем, тоже.
— А как же ты с ней познакомился?
— У дружка своего встретил.
— А говоришь — нет друзей.
— Я сказал, друзей нет. Дружки-то водятся. А что такое дружок — близкий знакомый, и больше ничего.
— Ну и что же?
— Ну и ничего, все очень просто. Пили коньяк. Вижу — моему дружку со своей девочкой остаться охота. Я подхватил ее подружку и поволок домой. Вот, собственно, и все.
Я чувствую, как в моем сознании постепенно что-то вырисовывается. Словно я нажал кнопку с обозначением нужного города на справочном автомате железнодорожного вокзала. Вижу, с какой скоростью вращаются перед моими глазами пластинки с надписями. Вот-вот они остановятся на интересующем меня месте…
Было уже за полночь. У развилки на Кикети меня остановил какой-то юнец в очках. Я механически затормозил машину. На юнца я даже не взглянул — просто ждал, когда он сядет в машину. Он распахнул переднюю дверцу и, просунув в кабину ногу, свистнул. Из мрака выступили трое парней. Они, казалось, были постарше, да и пошире в плечах.
— В Коджори не подбросишь? — грубым голосом спросил один из них.
Я заметил, что все они навеселе.
Не ожидая ответа, он ввалился в машину.
Пока дверца была открыта и в машине горел свет, я успел разглядеть в зеркальце обладателя грубого голоса. На мгновение сверкнули злые глаза. Хлопнула дверца, и свет в салоне погас. Само собой разумеется, в Тбилиси я собирался ехать кратчайшим путем через Цхнети. Но что делать, я свернул на Коджори.
В машине воцарилась тишина.
Задумавшись, я сначала не обратил на это никакого внимания. Но потом, когда опомнился, тишина эта мне показалась зловещей. Нажав на кнопку, я включил свет.
— Что такое, ребята? Вы, случаем, не заснули? — обернулся я. Вот когда я впервые увидел эти голубые глаза. Он сидел посередке. А за моей спиной возвышался худощавый долговязый парень лет семнадцати-восемнадцати. На прыщавом его лице пробивался редкий пушок. Глаза его были злы, как и у обладателя грубого голоса, усевшегося в машину последним.
— А ну погаси! Прямо в глаза светит! — резко сказал он.
Я сдержался, чтобы не ответить грубостью. И выключил свет. Машина стремительно приближалась к темному повороту.