Год активного солнца

Панджикидзе Гурам Иванович

Пустой желудок снова напомнил о себе.

— Одолжите сколько-нибудь денег! — громко произнес Отар, глядя на девушек.

Никто не отозвался. Мзия положила сигарету в пепельницу и подперла лоб рукой.

Отар понял денег никто не одолжит. Он снова откинулся на спинку стула и сладко потянулся.

— Отар, не забывай, что здесь находятся девушки! — бросила Мзия, не поднимая головы.

— Когда я просил денег, что-то не чувствовал, что здесь кто-то есть! — отпарировал Отар и достал сигарету. — Куда, интересно, запропастился этот

Джолия? — добавил он и поглядел на стол Гиви.

Дверь открылась, в комнату вошел главный редактор Мирон Алавидзе и оглядел всех поверх очков.

— Вы чем занимаетесь? — неожиданно обратился он к Мзии.

— Я?.. Ничем… — растерялась та.

— А вы? — Алавидзе повернулся к Отару Нижарадзе.

— Ничем! — спокойно ответил Отар, продолжая покачиваться на стуле, и закурил.

— Я не допущу параллелизма в работе! — раздраженно выпалил Алавидзе и захлопнул за собой дверь.

Отар рассмеялся, встал и присел на край Мзииного стола:

— Ты, случайно, не знаешь, где товарищ Джолия?

— Будет гораздо лучше, если ты пересядешь на собственный стул.

— Я бы с удовольствием последовал твоему совету, но уже не могу видеть картон, прибитый к твоему столу, который постоянно напоминает мне, что за ним скрываются прелестные ножки.

— Отар!

— «Отар, Отар»! — передразнил Нижарадзе. — Вас нисколько не волнует, что я с утра ничего не ел.

Он соскочил со стола и прошелся по комнате. В этот момент дверь осторожно приоткрылась и в комнату шагнул Тамаз Яшвили.

— Слава богу, вспомнил-таки меня! — Обрадованный Отар с такой силой стиснул друга в объятиях, что чуть не раздавил ему очки. — Вот, садись за мой стол!

Тамаз смущенно поздоровался с девушками. Те, улыбаясь, кивнули ему. Они много слышали о необычайном таланте молодого математика и сейчас рассматривали его, как какое-то диковинное существо.

Тамаз сел.

— Я вчера забегал к тебе и не застал, — сказал Отар.

— Да, вчера я поздно вернулся. Дай закурить.

— Браво, мой мальчик! С каких это пор? — удивился Отар и протянул ему сигарету.

— Второй год курю.

— А я узнаю только сегодня! — воскликнул Отар. — Нет, не выйдет из меня писателя. Где ты вчера пропадал?

Отар высоко подбросил сигарету, поймал ее ртом, чиркнул спичкой, поднес другу, прикурил сам и бросил сгоревшую спичку в пепельницу. Пепельницей ему служила огромная алюминиевая коробка из-под кинолент.

— Отар, тебя Мирон зовет! — заглянула в дверь тщедушная накрашенная девица.

— Передай, что я польщен его вниманием… Да, в самом деле, — снова повернулся к другу Отар, — где ты был вчера вечером?

— На кафедре, — грустно ответил Тамаз.

— Что-нибудь случилось?

— Да! — кивнул Яшвили и затянулся.

— Что такое, выкладывай!

— Сначала сходи, тебя же зовут.

— Потерпят. Говори, что случилось?

— Неприятности с завкафедрой.

— Надеюсь, ты не натворил глупостей?

— Выходит, что натворил, — натянуто

улыбнулся Тамаз.

Отар понял, что другу не хочется говорить при посторонних.

— Деньги у тебя есть? — неожиданно спросил он.

— Есть.

— Тогда продолжим в буфете, я мигом…

Отар отправился к главному редактору.

2

Кабинет Мирона Алавидзе занимал угловую комнату, одним окном выходящую на проспект, вторым — к темному, мрачному зданию.

В кабинете находились радиоприемник, огромный магнитофон и почему-то два телевизора, один — против стола главного редактора, второй — у окна, рядом с диваном вишневого цвета.

Стол главного редактора поражал своими размерами и массивностью. Спереди к нему примыкал еще один стол, длинный и узкий, по обеим сторонам которого стояли мягкие, красные стулья на алюминиевых ножках. Сам Алавидзе восседал в тяжелом кожаном кресле. Это был худощавый мужчина лет пятидесяти пяти, прошедший Отечественную войну и имевший несколько ранений. После войны он занимал различные руководящие должности, а затем, неожиданно для себя, очутился на киностудии. Редкие светлые волосы падали ему на лоб. В руке он постоянно сжимал толстый красный карандаш. На столе перед ним стоял большой никелированный стакан с остро заточенными красными и синими карандашами.

Отар Нижарадзе смело распахнул дверь кабинета. Алавидзе даже не взглянул на него. Сдвинув очки на лоб, он читал какие-то бумаги, держа наготове свой красный карандаш. Отар подошел к столу, нарочито громко пододвинул стул, сел и достал сигарету.

Алавидзе опустил очки и взглянул на Отара.

«Пусть только попробует закурить», — подумал Мирон Алавидзе. Ему хотелось отчитать старшего редактора, но Нижарадзе только вертел сигарету. Алавидзе смолчал, решив подождать, когда Нижарадзе позволит себе сделать первую затяжку.

— Я прочитал ваш сценарий, — начал главный редактор, не сводя глаз с сигареты, — прочитал и откровенно должен вам признаться, что он мне не понравился.

— Во-первых, это не мой сценарий, батоно Мирон!..

— Все равно. Вы же подписали его! — повысил голос Алавидзе, мечтая в душе, чтобы Отар закурил.

— Совершенно справедливо, подписал, но это вовсе не означает, будто я написал его. — Отар упрямо вертел сигарету, не собираясь закуривать.

Чаша терпения главного редактора постепенно переполнялась.

— Ваша подпись равносильна соавторству!

— И в этом я не могу согласиться с вами, но позвольте спросить, что вам не понравилось в нем?

— На что это похоже, молодой человек, на что? Людей ведут на расстрел! — Тут Алавидзе перешел на «ты». — А ты знаешь, что такое расстрелять человека? Не знаешь. А я знаю! Я на фронте видел, как это делается. А здесь людей ведут на расстрел так, словно коров, то есть овец гонят на зимнее пастбище. Это кино, дружок. А кино, как мы знаем, искусство движений, динамика. А что там у тебя в сценарии?..