Год активного солнца
Шрифт:
Пустой желудок снова напомнил о себе.
— Одолжите сколько-нибудь денег! — громко произнес Отар, глядя на девушек.
Никто не отозвался. Мзия положила сигарету в пепельницу и подперла лоб рукой.
Отар понял денег никто не одолжит. Он снова откинулся на спинку стула и сладко потянулся.
— Отар, не забывай, что здесь находятся девушки! — бросила Мзия, не поднимая головы.
— Когда я просил денег, что-то не чувствовал, что здесь кто-то есть! — отпарировал Отар и достал сигарету. — Куда, интересно, запропастился этот
Дверь открылась, в комнату вошел главный редактор Мирон Алавидзе и оглядел всех поверх очков.
— Вы чем занимаетесь? — неожиданно обратился он к Мзии.
— Я?.. Ничем… — растерялась та.
— А вы? — Алавидзе повернулся к Отару Нижарадзе.
— Ничем! — спокойно ответил Отар, продолжая покачиваться на стуле, и закурил.
— Я не допущу параллелизма в работе! — раздраженно выпалил Алавидзе и захлопнул за собой дверь.
Отар рассмеялся, встал и присел на край Мзииного стола:
— Ты, случайно, не знаешь, где товарищ Джолия?
— Будет гораздо лучше, если ты пересядешь на собственный стул.
— Я бы с удовольствием последовал твоему совету, но уже не могу видеть картон, прибитый к твоему столу, который постоянно напоминает мне, что за ним скрываются прелестные ножки.
— Отар!
— «Отар, Отар»! — передразнил Нижарадзе. — Вас нисколько не волнует, что я с утра ничего не ел.
Он соскочил со стола и прошелся по комнате. В этот момент дверь осторожно приоткрылась и в комнату шагнул Тамаз Яшвили.
— Слава богу, вспомнил-таки меня! — Обрадованный Отар с такой силой стиснул друга в объятиях, что чуть не раздавил ему очки. — Вот, садись за мой стол!
Тамаз смущенно поздоровался с девушками. Те, улыбаясь, кивнули ему. Они много слышали о необычайном таланте молодого математика и сейчас рассматривали его, как какое-то диковинное существо.
Тамаз сел.
— Я вчера забегал к тебе и не застал, — сказал Отар.
— Да, вчера я поздно вернулся. Дай закурить.
— Браво, мой мальчик! С каких это пор? — удивился Отар и протянул ему сигарету.
— Второй год курю.
— А я узнаю только сегодня! — воскликнул Отар. — Нет, не выйдет из меня писателя. Где ты вчера пропадал?
Отар высоко подбросил сигарету, поймал ее ртом, чиркнул спичкой, поднес другу, прикурил сам и бросил сгоревшую спичку в пепельницу. Пепельницей ему служила огромная алюминиевая коробка из-под кинолент.
— Отар, тебя Мирон зовет! — заглянула в дверь тщедушная накрашенная девица.
— Передай, что я польщен его вниманием… Да, в самом деле, — снова повернулся к другу Отар, — где ты был вчера вечером?
— На кафедре, — грустно ответил Тамаз.
— Что-нибудь случилось?
— Да! — кивнул Яшвили и затянулся.
— Что такое, выкладывай!
— Сначала сходи, тебя же зовут.
— Потерпят. Говори, что случилось?
— Неприятности с завкафедрой.
— Надеюсь, ты не натворил глупостей?
— Выходит, что натворил, — натянуто
Отар понял, что другу не хочется говорить при посторонних.
— Деньги у тебя есть? — неожиданно спросил он.
— Есть.
— Тогда продолжим в буфете, я мигом…
Отар отправился к главному редактору.
Кабинет Мирона Алавидзе занимал угловую комнату, одним окном выходящую на проспект, вторым — к темному, мрачному зданию.
В кабинете находились радиоприемник, огромный магнитофон и почему-то два телевизора, один — против стола главного редактора, второй — у окна, рядом с диваном вишневого цвета.
Стол главного редактора поражал своими размерами и массивностью. Спереди к нему примыкал еще один стол, длинный и узкий, по обеим сторонам которого стояли мягкие, красные стулья на алюминиевых ножках. Сам Алавидзе восседал в тяжелом кожаном кресле. Это был худощавый мужчина лет пятидесяти пяти, прошедший Отечественную войну и имевший несколько ранений. После войны он занимал различные руководящие должности, а затем, неожиданно для себя, очутился на киностудии. Редкие светлые волосы падали ему на лоб. В руке он постоянно сжимал толстый красный карандаш. На столе перед ним стоял большой никелированный стакан с остро заточенными красными и синими карандашами.
Отар Нижарадзе смело распахнул дверь кабинета. Алавидзе даже не взглянул на него. Сдвинув очки на лоб, он читал какие-то бумаги, держа наготове свой красный карандаш. Отар подошел к столу, нарочито громко пододвинул стул, сел и достал сигарету.
Алавидзе опустил очки и взглянул на Отара.
«Пусть только попробует закурить», — подумал Мирон Алавидзе. Ему хотелось отчитать старшего редактора, но Нижарадзе только вертел сигарету. Алавидзе смолчал, решив подождать, когда Нижарадзе позволит себе сделать первую затяжку.
— Я прочитал ваш сценарий, — начал главный редактор, не сводя глаз с сигареты, — прочитал и откровенно должен вам признаться, что он мне не понравился.
— Во-первых, это не мой сценарий, батоно Мирон!..
— Все равно. Вы же подписали его! — повысил голос Алавидзе, мечтая в душе, чтобы Отар закурил.
— Совершенно справедливо, подписал, но это вовсе не означает, будто я написал его. — Отар упрямо вертел сигарету, не собираясь закуривать.
Чаша терпения главного редактора постепенно переполнялась.
— Ваша подпись равносильна соавторству!
— И в этом я не могу согласиться с вами, но позвольте спросить, что вам не понравилось в нем?
— На что это похоже, молодой человек, на что? Людей ведут на расстрел! — Тут Алавидзе перешел на «ты». — А ты знаешь, что такое расстрелять человека? Не знаешь. А я знаю! Я на фронте видел, как это делается. А здесь людей ведут на расстрел так, словно коров, то есть овец гонят на зимнее пастбище. Это кино, дружок. А кино, как мы знаем, искусство движений, динамика. А что там у тебя в сценарии?..