Год активного солнца
Шрифт:
— Не хочется, недавно ел.
Отар проглотил последний кусок, откинулся на спинку стула, закурил и насмешливо процедил:
— Итак, мы сказали правду?
— Ладно, Отар, хватит паясничать, я давно знаком с тобой и знаю, как бы ты поступил на моем месте.
— Плохо ты меня знаешь. Может, думаешь, что я не позволил бы себе соврать? Или, к примеру, тебе кажется, что я сегодня не кривил душой? А может быть, ты воображаешь, что сам никогда не врешь? Ошибаешься, мой друг. Просто мы так привыкли врать, что уже не замечаем этого.
— Мне не до шуток, Отар!
— Ты думаешь, я шучу?
— Ты так говоришь,
— Наоборот, я не узнал тебя — когда ты куришь, ты совершенно другой человек.
Отар привстал и поздоровался с каким-то лысым, несимпатичным мужчиной.
— Редактор музыкального отдела, — садясь, пояснил он Тамазу.
— Талантливый человек?
— Во всяком случае, некролог без портрета на четвертой полосе вечерней газеты ему обеспечен… Стало быть, все упиралось в одну-единственную ложь? Эх ты, отпрыск благородных родителей, преподнес бы ее, и дело с концом.
— Я все-таки не верю, что ты это серьезно.
— Абсолютно серьезно. И вообще, пора бы тебе уяснить, что ложь, мой милый, бывает разных категорий. Рядом с бессовестной соседствует безвредная, безобидная и даже приятная ложь. — Отар положил окурок на тарелку и скрестил на груди руки. — Та ложь, которую ждали от тебя, была совершенно безобидным надувательством. Тебе требовалось похвалить бездарь и тем самым провести остальных членов кафедры. А ты что наделал? Совершил непоправимую глупость! Тот человек все равно будет на кафедре, а тебя заставили смотать удочки. Кто знает, кого возьмут на твое место? Ты можешь поручиться, что талантливого человека? Нет. Разумно ли ты поступил, а? Эх ты, голова!..
— Тебе бы все шутить! — недовольно сказал Тамаз.
— Я не шучу, наоборот, совершенно серьезен. Вот сегодня я хвалил своего главного редактора, поражался его опыту и знаниям. То есть нагло и бессовестно лицемерил. И в тот миг, когда я произносил эти слова, знаешь, что я думал о нем? Что его голова набита мокрыми опилками. Скажи я так, это было бы сущей правдой.
— Почему же ты не сказал?
— Потому, что после этого здесь бы сидело двое безработных.
— И все-таки ты не должен был лицемерить. Можно было просто смолчать, а не хвалить.
Отар схватил пачку из-под сигарет, она была пуста. Он скомкал ее, бросил на тарелку и лениво поднялся из-за стола. У буфета выстроилась очередь — начинался обеденный перерыв. Отар поднял руку, приветствуя всех разом, купил сигарет, закурил и так же неторопливо вернулся обратно.
Тамаз не спускал глаз с друга. Он словно впервые видел его мужественное, обаятельное лицо, его атлетическую фигуру, ленивые движения, за которыми угадывалась постоянная готовность к взрыву.
Отар тяжело опустился на стул, тот жалобно заскрипел, но все-таки выдержал.
— Я думаю, что врать все же не стоило, — продолжил Тамаз беря сигарету. — Настоящий мужчина не должен опускаться до лжи.
— Попробуй, посмотрю, как у тебя получится! Ты знаешь моего приятеля Джемала Ахвледиани? Так вот, этот бедняга начал писать рассказы. Он ознакомил меня с несколькими. Да скорее из этого стола получится писатель, чем из Джемала. Он не способен сочинить ничего такого, что можно было бы напечатать хотя бы из приятельских соображений. Будь я настоящим мужчиной, сказал бы ему: брось это дело, займись чем-нибудь еще, не так ли?
Тамаз не ответил.
— Что
— Трудно ответить, но все-таки ты должен был сказать правду. Он может искалечить себе жизнь.
— Правду! — расхохотался Отар. — Нужна ему моя правда. Да он бы возненавидел меня, сделался бы моим врагом, даже в зависти обвинил бы меня. Вот что будет мне платой за мою правду.
— Но перед самим собой ты был бы прав.
— Перед самим собой-то да, — нервно усмехнулся Отар, — но в конце концов я останусь в полном одиночестве. Все отвернутся от меня, в то время как лицемеры при встрече будут по-прежнему целоваться друг с другом. Понаблюдай-ка за этой публикой. Некоторых ты, наверное, узнал, не так ли? Приглядись, как на их лицах играют стандартные, заученные улыбки… Ты знаешь, сколько на нашей студии главных, старших и просто редакторов? Разве мыслимо собрать столько первосортных или на худой конец второсортных сценаристов? Большинство здесь — случайные люди, поднаторевшие в писании пяти- или десятиминутных сюжетов. И название примечательное изобрели — сюжет! Чего смеешься? Главное здесь — минуты. Иногда семнадцати- или тридцатидевятиминутный сюжет может потребоваться. А ты философию разводишь. Ты никогда не видел, как квакает лягушка посреди болота?
— Видел, — с улыбкой кивнул Тамаз.
— Так чего же ты меня мучаешь? Сколько бы она ни квакала, в конце концов все равно вынуждена прыгнуть обратно в болото.
Отар перевел дыхание, выпил прямо из бутылки остатки лимонада и продолжал:
— Оставим философию. Поговорим о деле. Как ты думаешь, твой профессор успел наложить резолюцию на заявление?
— Не знаю.
— Чего я спрашиваю? Конечно, успел, такой случай да упустить из рук! Это вчера случилось?
— Вчера вечером.
— Значит, твое заявление пока еще не дошло до ректора?
— Не имеет значения, я не вернусь в институт.
— Ты твердо решил?
Тамаз кивнул. Отар понял, что друга не переубедишь.
— Куда же теперь?
— Не знаю, — пожал плечами Тамаз.
Отар Нижарадзе задумался. А Тамазу вдруг захотелось рассказать о вчерашней ночи, об огромной низкой луне, об остановившихся часах, о безлюдной улице и страшном незнакомце. Он несколько раз собирался начать, но передумал, опасаясь насмешек.
Буфет медленно опустел. Уборщица вытирала столы. Отар невольно посмотрел на часы.
— Ого, перерыв пролетел. — Он развел руки и потянулся.
Начали подметать пол.
Друзья встали.
— Вечером сиди дома, забегу, может быть, сообразим что-нибудь! — сказал Отар на прощанье и стал неторопливо подниматься по лестнице.
ГЛАВА ТРЕТЬЯ
Отар Нижарадзе нашел третий подъезд и взглянул на часы — ровно шесть. Как всегда неторопливо поднимаясь по лестнице, он задержался у почтовых ящиков, отыскал фамилию Какабадзе и еще раз удостоверился — здесь. Отар хорошо знал, что профессор живет в третьем подъезде, но лишняя проверка не мешала. Затем так же неторопливо двинулся дальше, поднялся еще на этаж и увидел дверь с медной табличкой: «Профессор Какабадзе Н. В.». В дубовую дверь был врезан оптический глазок. Отар энергично надавил на кнопку звонка и тут же прикрыл глазок ладонью. За дверями зашаркали шаги.