Год беспощадного солнца
Шрифт:
26. Удар битой. Туманов
Из бюро Мышкин вышел в узкий и пустой переулок, остановился, закурил и стал ждать. Мимо прошла женщина с коляской, проковыляла сгорбленная старуха, зажавшая подмышкой половину круглого ржаного хлеба. Потом две девочки – подпрыгивая и болтая без остановки. Проехал хлебный фургон и на четверть часа переулок опустел.
Мышкин набрал номер Костоусова.
– Сенсация, – буднично сообщил он. – Из морга судмедэкспертизы исчез труп Марины Шатровой.
– Не понял, – отозвался полковник. – А кто она мне?
– Тебе – никто. Именно в ее убийстве меня и обвинили.
– Значит, та, которую ты зарезал? И выкрал труп? Молодец! Радикальное решение. Нет тела – нет дела. Профессионал.
– Не я украл. И не знаю, что теперь думать.
– Что ж там за порядки? Учет, контроль и прочее…
– Хорошие порядки. Прием зафиксирован, выдача – нет. И ни в одном морге города тоже нет.
– Спьяну записать выдачу забыли. Говорят, работники моргов сильно пьют. Спирта ведь у них – море.
– Это все равно, как если бы тебе выдали десять миллионов долларов золотом и забыли взять расписку. Спирт тут ни при чем. Не капусту же в моргах хранят.
– А прокуратура?
– Я же сказал: и там все в трансе. Божатся, что не брали. Зачем им врать?
Костоусов крякнул.
– Похоже, дело разворачивается по-новому, – весело сказал полковник. – Но это твое личное дело. Когда заедешь?
– Могу прямо сейчас.
– Завтра. В семь утра. Все?
– Минутку… Ты знаешь, что такое огурец зомби?
Полковник фыркнул.
– У меня жена огородом на даче занимается. У нее спроси.
– Значит, не знаешь?
– Я знаю только два вида огурцов: огурец маринованный и огурец соленый. Водка без них – отрава. А этот… как ты сказал? Сорт зомби – он годится под рюмку?
– Он на все годится. И даже на такое, что нам с тобой и не снилось.
В ПАО трубку сняли только после десятого гудка. Ответила Большая Берта.
– Я в отпуске, – сообщил Мышкин. – Ты вместо меня – со всеми полномочиями.
– Поняла, товарищ адмирал! – дисциплинированно ответила Клементьева. – Надолго?
– На недельку. Надеюсь, не будешь спрашивать, почему.
– Конечно. И так понятно.
– Что тебе понятно?
– Все мне понятно…
– Литвак не объявлялся?
– Нет. А должен?
– Клюкин там?
– Да, сейчас пойдет к биохимикам.
– Возьми у него мобильник и пусть идет.
Чуть погодя Мышкин услышал:
– Ушел, мобильник у меня.
– Теперь: кладешь трубку на аппарат и звонишь мне с мобильника.
Секунд через пятнадцать прозвучал звонок. На дисплее появилась бородатая физиономия в цейсовских очках и подпись: «Негодяй Клюкин».
– А теперь с городского позвони Литваку, – приказал Мышкин. – Меня не отключай.
– Спросить что-то?
– Придумай что-нибудь. Просто надо обозначить его в пространстве. И проявить, как фотопленку.
Он ясно слышал, как Клементьева набирала
– Женечка! Привет, красавчик! Да, Таня. Ты когда появишься на работе? О, извини, совсем забыла, что ты в отпуске – столько навалилось сегодня, вообще с ума тронулась. Правильно, согласна: я всегда такая была. Значит, по-твоему, получается обратный процесс: все с ума сходят, а я умнею… Нет, тебя я не имела в виду. А нужно мне вот что. Ты вчера вскрывал демидовского пациента, а где эпикриз? Мне не надо. Это Демидов хочет посмотреть. Нет, я не буду говорить ему, что он идиот. Сам скажешь. Понятно – пусть ищет у себя. Так и передам.
– Позвонила, – сообщила Большая Берта.
– Слышал. Ты знаешь, что такое огурец зомби?
– Впервые слышу. А что это?
– Теперь снова звони Литваку и спроси, что такое огурец зомби.
– Сейчас позвоню… – слегка растерялась Клементьева. – А если спросит, зачем или откуда узнала?
– Придумай, но про меня – ни вздоха. Ты знаешь только, что я взял отпуск и уехал из Питера. От меня знаешь.
Снова треск телефонного диска.
– Ой, Женюля, извини, совсем забыла спросить: что такое огурец зомби? Я?.. Откуда?.. Да вот Клюкин пристал, спрашивает, а я в огороде не смыслю. Знаю, что и ты не овощевод. Только не кричи так, тебе вредно, а я за тебя волнуюсь… Нет, Полиграфыч даже не заходил. Звонил из какого-то города, не из Питера, сказал, что отпуск взял на неделю или две. Так что я за главного. Если что, обращайся к начальству вне очереди. Да не ори ты так!.. Слушай, ты, придурок, сволочь бородатая, явишься – башку оторву! Пошел вон, скотина!
Телефонная трубка шлепнулась на аппарат.
– Позвонила, – хмуро сообщила Клементьева.
– Замечательно! – восхитился Мышкин. – Умница! Какая же ты у нас умница! Я лучше не смог бы. А теперь подробности – вегетатика, эмоции, лексикон…
– Про лексикон ничего говорить не стану. А в остальном – вы не поверите, Дмитрий Евграфович, он моментально отрезвел. Даже голос стал абсолютно трезвый. Сразу завопил, откуда огурец, кто сказал, потом заорал, что вообще огурцов не жрет…
– Брешет, мы все видели: жрет и еще как!
– А когда я сказала, что вы меня за себя оставили, вообще с цепи сорвался и матом, а знает, что я мата не терплю – я не проститутка и не воровка.
– Ты – умница! – нежно повторил Мышкин. – И настоящий друг. Завидую твоему будущему мужу. Думаю, что скоро я сам ему об этом скажу.
– Не надо так шутить. Я же просила… – тихо сказала Клементьева.
– Я не шучу! – рявкнул Мышкин. – Значит. Повторяю? Я в другом городе, не известном, до меня дозвониться невозможно, потому что мобила там не работает.
– Дмитрий Евграфович, а можно мне?..
Он слушать не стал и немедленно отключился.
На другой стороне переулка мигала, несмотря на ясный день, неоновая вывеска блинной «У кумы». Дмитрий Евграфович неодобрительно: «Уж лучше бы тещу сюда…» Поколебался, перешел дорогу и спустился в полуподвал блинной. Здесь была тишина, прохлада, ни одного посетителя. За стойкой бара читал книгу светловолосый парень с короткой темной бородой, в белой безрукавке и при уникальной бабочке – лиловой в мельчайшую крапинку. Такую Мышкин видел только у своего московского приятеля – известного музыковеда Святослава Бэлзы, который признает только кис-кис. Как-то он показал Мышкину свою коллекцию бабочек. Дмитрий Евграфович рассматривал их и удивлялся полдня – коллекция насчитывала полтысячи галстуков. Бэлза собрал ее чуть ли не со всей планеты.
– У вас совсем не жарко, – вежливо сказал Мышкин. – Снаружи – ад, поэту Данте Алигьери и не снился.
Бармен отложил в сторону книгу («Бесов» Достоевского, успел заметить Мышкин) и понимающе улыбнулся:
– Передайте поэту, пусть к нам заходит. Мы поможем.
– Вряд ли зайдет: помер семьсот лет назад.
– Слышал, но не верил, – ухмыльнулся бармен. – Вам?
– Попить, чего-нибудь похолоднее. Пепси или что там…
– Попейте кваску, – посоветовал бармен. – Со льда, в нос шибает. Нет в мире ничего лучше русского кваса. А вы знаете, что кока-кола стальную трубу насквозь проедает?
– Легированную?
– Легированную тоже, – убежденно заявил бармен.
– Тогда это не легированная, – засмеялся Мышкин. – Но за совет все равно спасибо.
Он с удовольствием выпил шипящего темно-коричневого квасу из запотевшей пивной кружки, расплатился и поднялся по ступенькам. Не успел стать на тротуар, как около него, почти вплотную, с визгом затормозил черный тяжелый мерседес-брабус. Распахнулась передняя дверь, и веселый молодой парень в черной униформе частного охранника весело сверкнул белыми зубами.
– Дмитрий Евграфович, здравствуйте!
Мышкин отпустился на ступеньку. Водитель брабуса, тоже в черном и с желтой наклейкой «security» на рукаве, в солнечных зеркальных очках, доброжелательно улыбнулся Мышкину.
– Мы знакомы? – осторожно спросил Дмитрий Евграфович.
– Пока нет. Но можем познакомиться. Я – Виталик, а за рулем – Леша. Садитесь, пожалуйста, в машину.
– Зачем? – подозрительно спросил Мышкин.
– Нас прислали за вами.
– Кто? – он приготовился отступить еще на ступеньку.
– Хороший человек, – продолжал улыбаться охранник, но с легким напряжением.
– Я такую фамилию слышу впервые.
Парни переглянулись. Потом Виталик снова улыбнулся и сказал:
– Мы не можем назвать фамилию, – и добавил вполголоса, тоном сообщника: – Понимаете? Вы все хорошо понимаете. Служба!
– Я вообще-то плохо понимаю, извините, – с виноватой улыбкой ответил Мышкин. – С детства такой тупой. Мне по два раза объяснять надо. Так кто вас прислал?
– Очень серьезные люди, – без улыбки сказал Виталик.
– У нас серьезных – полгорода, – резонно отметил Мышкин. – Я спешу. Извините. Пропустите меня – отгоните машину.
– Мы вас потом отвезем, куда скажете, – пообещал Виталик, сверля Мышкина взглядом, и он понял настоящий смысл: «Никуда не денешься. Будет хуже!»
Он улыбнулся и кивнул.
– Ладно. Хорошо, – сделал шаг вверх, но вдруг хлопнул себя по лбу: – А чтоб тебя, холера! Совсем память потерял, – он смущенно пожал плечами. – Оставил кейс на столе. Вы, пожалуйста, не уезжайте. Я буквально через секунду.
В два шага он оказался около бармена.
– Черный ход? – шепотом спросил он. – Быстро!
Бармен понимающе кивнул и указал на дверь в стороне.
– Открыто?
Бармен снова кивнул.
– Запри за мной.
Бармен кивнул и подмигнул Мышкину.
Ему пришлось протискиваться между штабелями ящиков с бутылками, сделать несколько поворотов. За одним наткнулся на тетку со шваброй.
– Кто таков? Что надо? – грозно спросила уборщица, поднимая швабру.
– Полиция нравов! – крикнул Мышкин. – Где выход?
Но тут же увидел выход и оказался в проходном дворе.Он стоял перед площадью Балтийского вокзала и не мог решить, куда бежать – к метро или к трамваю. А куда потом ехать? Да все равно. Только подальше.
Он сделал шаг и тут же увидел их.
С набережной Обводного канала из второго ряда рванулся вправо черный лакированный брабус и прямо перед носом заверещавшего трамвая вылетел на площадь. По дороге она зацепил корзинку на колесах, которую тащил небритый костлявый старик, из нее посыпались хлеб, несколько сосисок, яйца в прозрачном полиэтиленовом мешке, тут же превратившиеся в желтое месиво. Мышкину было не до пенсионера с сосисками. Он с удивительно легким спокойствием смотрел, как тяжелый немецкий джип летел прямо на него. И когда брабус оказался так близко, что Мышкин даже рассмотрел царапину под правой фарой, он резко отпрыгнул в сторону. Завизжали тормоза, джип дал влево, повернулся на базальте площади вокруг своей оси и снова двинулся на Мышкина.
Мышкин опять точно отскочил, но теперь оказался на цветочной клумбе, только что политой, и, увязая в рыхлой земле, перебрался на противоположную сторону. Как раз из метро повалил народ с очередного поезда. Он подумал немного и ринулся к толпе.
Эти несколько секунд оказались роковыми. Джип успел вывернуть и загородил ему дорогу. Из машины выскочил водитель в зеркальных очках и молча, улыбаясь, двинулся к Мышкину. В руках он держал наизготовку тяжелую полированную бейсбольную биту. «Да, – успел подумать Дмитрий Евграфович. – Вот такая она, смерть, – всегда молчит и неотвратима… Но где второй?»
Лишь когда водитель приблизился почти вплотную и занес биту над головой, Мышкин увидел в зеркальных очках, что второй – сзади и тоже с битой. Он развернул ее в сторону и обрушил на голову Мышкина боковой удар. В тот момент, когда щеки Мышкина коснулась струя воздуха, которую гнала перед собой бита, он резко присел.
Хрястнуло, будто переломился ствол дерева. Бита, свистнув над головой Мышкина, обрушилась на левый висок водителя и враз снесла ему череп до нижней челюсти. Из разорванных шейных артерий ударили вверх два ярко-красных фонтана и сникли. Водитель без головы, но с нижней челюстью, поверх которой свисал фиолетовый язык, пошатался из стороны в сторону, выронил биту, подскочившую на базальте, и медленно свалился набок, заливая кровью площадь. Голова шлепнулась рядом, очки отлетели в сторону, и Мышкин увидел, что голова сонно хлопает веками, с удивлением глядя на него. Второй застыл и молча таращился на свою окровавленную биту.
Воздух дрогнул от криков в толпе. Мышкин побежал на крики, врезался в толпу и протолкался в вестибюль метро. Тут он остановился, задержал дыхание и невозмутимо, даже нехотя, лениво, извлек из кармана жетон, небрежно опустил в щель турникета и, едва удерживаясь от желания сбежать по ступеням, опустился на перрон. Тут же перед ним раскрылись двери подошедшего поезда.
Отдышавшись, он попытался сообразить, куда идет поезд. Оказалось, в сторону Финляндского вокзала.
Через две остановки у него зазвенел мобильник. Лицо Большой Берты обозначилось на дисплее.
– Срочно? – отрывисто спросил Мышкин.
– Извините, Дмитрий Евграфович, еще раз хочу спросить: вы разрешаете все-таки, чтоб Валерий Васильевич вам позвонил?
– Какой еще Валерий Васильевич?
– Ту…
– А, вспомнил! Твой ухажер.
– Он не ухажер, а просто знакомый, – смутилась Клементьева.
– Так просто не бывает!.. Пусть звонит. Только сейчас, немедленно. Больше такой возможности у него не будет.Телефон Туманова оказался защищенным, и его номер мобильник Мышкина не определил.
– Мне очень хотелось бы с вами повидаться, – в меру доброжелательным тоном заговорил Туманов. – В ближайшее, наиболее удобное для вас время.
– Я не занимаюсь частной практикой, – с подчеркнутой неприветливостью сказал Мышкин.
– Это мне известно, Дмитрий Евграфович. Но вы ведь консультируете коллег, экспертов, разные организации, в том числе и неправительственные? – спросил Туманов.
– И что?
– Прошу вас проконсультировать меня по одному вопросу. Прошу вас, не спешите отказываться сразу! Я сознаю, что любой труд, должен быть оплачен. А консультация такого специалиста, как вы, безусловно, должна оплачиваться по высшим ставкам.
«Таких специалистов, как вы… – передразнил Мышкин. – На тщеславие бьет, но аккуратно».
– Вы патологоанатом? – спросил Дмитрий Евграфович.
– Нет.
– Врач?
– Нет.
– Значит, вы следователь прокуратуры?
– Я не следователь, хотя вполне мог бы им стать.
– «Мог» – в нашем деле не считается, – отрезал Мышкин. – Тогда зачем вам моя консультация? Что вы хотите от меня услышать? По какому вопросу?
– По вопросу… по вопросу больше морального свойства, нежели медицинского.
– Тогда вам нужен психиатр. Или священник.
– Нет, Дмитрий Евграфович, только вы сможете мне дать нужный совет. Позвольте я задам вам вопросы при встрече. Уверяю, в моем любопытстве нет ничего такого, что противоречило бы вашим моральным убеждениям.
– Ха! Очень интересно! Вам известны мои убеждения?
– Полагаю, да.
– Откуда же, позвольте полюбопытствовать? Я вас не знаю, вы меня – тоже.
– Видите ли, – осторожно сказал Туманов, – По-моему, в настоящий момент важна сама информация, а не ее источник.
– Понятно: значит, вы заканчивали дипломатическую академию.
– Другое учреждение, но тоже интересное.
– И там вы научились так уходить от вопросов и, отвечая, не отвечать на них?
– Спасибо за комплимент, хотя и незаслуженный. Обещаю подробно ответить на все ваши вопросы. Когда это можно сделать?
– Сейчас. Минут сто двадцать свободных у меня есть.
– Огромное спасибо.
– Где?
– Я нахожусь сейчас в Комарове. Недалеко от того дома, где вы снимаете дачу.
– И это вам известно… Расписание поездов тоже знаете? Когда к вам ближайший?
– Я сейчас же пришлю за вами машину. Она в городе и через десять-пятнадцать минут будет вас ждать вас у Финляндского вокзала.
– Я буду около памятника Ленину. Как он выглядит?
– Он сам подойдет.Водитель тумановского БМВ оказался сумасшедшим.
Как только выехали на шоссе, он сразу дал сто пятьдесят километров в час и до Комарова не снижал скорость. Мышкин судорожно вцепился в сиденье и упрямо молчал, только сердце замирало на поворотах.
– Гаишников не боитесь? – только и спросил он, когда машина остановилась у железнодорожного переезда.
– Пусть сами меня боятся, – заявил водитель, показывая редкие белые зубы.
«Не курит», – решил Мышкин и спросил:
– А если по колесам стрелять будут?
– Непробиваемые.
– А стекла, кузов?
– То же самое.
«Ну и ну! Бандит этот Туманов, определенно. Нахватался слов, как сучка блох, и под интеллигента косит…»
– Приехали! – объявил водитель.
Перед ними был большой двухэтажный кирпичный дом за сплошным забором из потемневших от старости досок. Открылись ворота, автомобиль въехал и остановился около огромной кучи угля, мелкого, пополам с породой.
Эту дачу Мышкин знал, вернее, проходил мимо почти каждый день, когда постоянно жил здесь, снимая в государственном дачном кооперативе крохотную комнату с верандой. За забором всегда стояла тишина, но там жили круглый год. Летом из калитки выходили всегда парой высокий подтянутый старик в парусиновых китайских брюках и допотопной футболке-сеточке и с ним аккуратненькая маленькая старушка в лиловом в горошек ситцевом платье и неизменно в соломенной шляпке с пучком искусственных цветов за
Дверь машины открылась – Мышкину вежливо улыбался тот самый Туманов. Сейчас Дмитрий Евграфович рассмотрел его подробнее. Ему было под сорок, загорелый и совсем седой. На нем был спортивный костюм, но и так было видно, что хозяин отлично тренирован: в каждом движении легкость и свобода.
– Большое спасибо, что приехали, – сказал Туманов. И внимательно вгляделся в лицо Мышкина. – Что-нибудь случилось?
– Нет-нет! Ничего не случилось! – торопливо ответил Мышкин. – Куда идти?Они сидели в гостиной на первом этаже у окна, забранного противомоскитной сеткой; сквозь нее просвечивало солнце, и казалось, что оно состоит из тысячи мелких ярко-оранжевых сот. Чай готовила та самая старушка, которую Мышкин здесь и видел, только теперь она была в черном и сильно высохла и сгорбилась.
– Мария Александровна Туманова, – представило ее Туманов. – Вдова моего дяди Александра Степановича.
– Давно здесь живете? – поинтересовался Мышкин, когда старушка вышла.
– Второй день. Дачу эту убийцы в белых халатах (тут Мышкин вздрогнул) заставили продать за бесценок. Но обратно выкупал ее уже гораздо дороже. И то новые хозяева согласились только после того, как им пообещал, что через суд докажу незаконность сделки.
– И много содрали? Извините, – спохватился Мышкин. – Я бываю иногда непросительно бестактен.
– Много. Ушли почти все мои сбережения за восемь лет.
– Зато вы хорошо вложили свои средства. Что может быть лучше – участок в Комарове и такой дом. Земля здесь дороже, чем в зверинце новых русских – в Рублевке.
– Дороже, – согласился Туманов. – Однако все это принадлежало и сейчас принадлежит по праву наследства вдове брата моего отца. У нее больше ничего нет. Вот квартиру вернуть уже не удастся.
– А вы теперь наследник Марии Александровны?
– Нет.
«А кто?» – хотел спросить Мышкин, но вовремя прикусил язык. Роль высокомерного и хамоватого субъекта, которую он себе выбрал, начинала его тяготить.
Видно догадавшись, Туманов добавил:
– Это ее личное дело – кого назначить наследником. Пусть сама решает.
– В наше время, – Мышкин взял печенье – такое тонкое, что сквозь него он с любопытством посмотрел на солнце. Подумал и взял еще сразу три. – В наше время, – глотнул он из стакана в тяжелом серебряном подстаканнике, украшенном кремлевскими башнями, – редко сталкиваешься с подобным бескорыстием.
– Вы о деньгах? – исподлобья глянул на него Туманов. – Никакого бескорыстия здесь нет. Просто я вернул долг. И далеко не полностью. Если бы мне пришлось выложить не миллион долларов, как сейчас, а миллиард, то все равно это мелочь по сравнению с тем, что сделала для меня эта семья. Я им обязан жизнью в самом прямом смысле этого слова.
Он кашлянул и отвернулся, глядя на оранжевую оконную сетку.
Мышкин молчал. Он точно знал, что Туманов сейчас начнет рассказывать.
– Мой отец, Василий Степанович Туманов, был простым школьным учителем. Он погиб в девяносто третьем году, в октябре, около Дома Советов, больше известного нам как московский «Белый дом». Который Ельцин и его друзья-убийцы сделали черным. Как и всю Россию.
– Депутат? Защитник? Ополченец?
– Ни тот, и другой, ни третий. Но, как обычный советский человек, считавший, что нет ничего дороже правды и справедливости, пришел к блокированному Верховному Совету – тому самому Верховному Совету, который, кстати говоря, лишил нас с вами Родины, поддержав уничтожение СССР. Пришел сам не зная зачем. Просто посочувствовать. Он видел, как подонки расстреливали из танков эту власть – законную, что там ни говорить. Видел, как горел Дом советов, но не наслаждался, как наслаждался подонок Булат Окуджава. Ельцинские бандиты расстреляли отца и еще несколько сотен человек на стадионе рядом. Расстреляли просто так, за компанию… Мать умерла через месяц – сердце. А я – единственный ребенок… – он вздохнул и улыбнулся, и Мышкину его улыбка показалась застенчивой и совершенно беззащитной. – Я, как легко догадаться, свалился на самое дно. В самое дерьмо. Школу бросил, подсел на героин. Продал родительскую двухкомнатную в Сосновой Поляне, переехал в комнату в коммуналке, потом и комнату продал. Жил в колодцах теплотрасс. На героин перестало хватать, перешел на всякую дрянь типа эфедрона. Стал грабить людей. Хуже – пенсионеров стал грабить. Дело нехитрое. Следишь в сберкассе, кто получает пенсию, провожаешь до дома, оглушаешь и отбираешь все. Через пару дней – в другую сберкассу.
Он взял заварочный чайник.
– Вам?
– Да, спасибо.
– Может, чего-нибудь покрепче?
– На работе не пью, – грустно сказал Мышкин. – Я же сейчас на работе?
Туманов улыбнулся одним уголком губ.
– Как прикажете…
– Или… – несмело начал Мышкин. Перед ним промелькнули зеркальные очки, а в них искаженная огромная бита разворачивается перед ударом, потом голова на земле сонно хлопает глазами и удивляется. Его прошиб пот, и Мышкин вытер лоб ладонью.
– Наверное, что-то все-таки случилось, – деликатно произнес Туманов. – Я могу вам помочь?
Мышкин не ответил, присушиваясь к сердцу.
– Да валидол неплохо бы, – наконец сказал он.
– Сейчас спрошу у Марии Александровны, – Туманов встал.
– Нет! – неожиданно сказал Мышкин. – Не надо. Все прошло. Стыдно сказать – нервы, – он криво улыбнулся. – За какие-то несколько дней столько навалилось, сколько иному и за жизнь не выпадает.
Туманов внимательно слушал, наклонив голову.
– Продолжайте, пожалуйста, – попросил Мышкин. – Я очень хочу услышать вашу историю.
Туманов кивнул и заговорил.
– Ну, так вот, заприметил я очередную жертву. Иду за пенсионером, носок с песком в кармане. Ударил его в подъезде – он ничком. Стал шарить у него по карманам, перевернул и вижу перед собой Александра Степановича Туманова. Он открывает глаза, понимается и со слезами обнимает меня и благодарит за то, что я спас его и пенсию от бандитов… Мне кажется, вы хотели бы курить?
– А вы?
– Уже десять лет, как не хочу.
Он поставил перед Мышкиным огромную пепельницу богемского стекла, мерцающую изнутри.
– Окно открыто. Но я вас, вижу, утомил своими россказнями… Хотя они имеют отношение к делу, хоть и косвенное.
– Нет уж, пожалуйста, – возразил Мышкин. – Продолжайте. Я хочу знать.
– В тот вечер он забрал меня сюда, на эту дачу. Я согласился сразу: надеялся, что-нибудь там украду – уже ломать всего стало. Но Александр Степанович меня обыграл. Когда он успел увидеть синяки у меня на руке и дырки от шприца, не знаю. Короче, запер меня в подвале. Хороший подвал! Прекрасная звукоизоляция. Десять дней я орал, выл, колотился головой о стенку, угрожал ему и жене, проклинал, умолял дать дозу, хоть полдозы, хоть четверть… Ничего не получал, кроме трех литров воды в день. На одиннадцатый день дверь открылась, и на четвереньках из подвала выполз совершенно другой человек… Дальше все пошло стремительно. У Александра Степановича оставались еще старые связи, он запихнул меня в военное училище, а оттуда меня забрали в спецназ ГРУ.
– И тут ГРУ… – пробормотал Мышкин.
– Простите?
– Ерунда, так вырвалось – без смысла.
– Заканчиваю… Когда я вручил Марии Александровне документы на дачу, ей, конечно, стало плохо. Пришла в себя и вдруг заявила, что такой жертвы принять не может, что продала она дачу сознательно, и потому вся ответственность на ней. Но самое главное, говорит, она не может себе позволить быть кому-либо должной, даже мне. И тут я собрался с духом и сказал, что все наоборот, что это я в неоплатном долгу перед ней и покойным. И признался, что тогда был не спасителем, а грабителем. И как вы думаете, что она сказала?
– Ничего. Еще один обморок.
– Ошибаетесь. Совершенно спокойно, будто речь о том, чтоб сходить в булочную, говорит: «Мы это знали. Александр Степанович узнал тебя. Еще когда ты шел за ним». – «Так почему же, – спрашиваю, – вы молчали столько лет?! И ни единым словом…» – «Потому, – говорит, – что не хотели тебя расстраивать. Жалко тебя было. Ты и так настрадался».
– Так вы теперь офицер ГРУ? – спросил Мышкин после паузы.
– Уже нет. Во вторую чеченскую был ранен, уволен в запас, но тут мне предложили другую работу. Очень деликатную. На государство.
– Деликатное государство… – усмехнулся Мышкин. – Что-то новое.
– Ничего нового.
– Это как тонтон-макуты? Или эскадроны смерти?
– Ошибаетесь. Я не профессиональный убийца. Хотя любого военного можно назвать профессиональным убийцей, когда его не защищает закон. Видите ли, время от времени у любого правительства возникает необходимость осуществить то и ли иное дело максимально деликатно. Не оставляя следов. Работа моя курьерская. Иногда экспедиторская. Пересечение границы без паспортного контроля и без досмотра груза. В обе стороны.
– Мне бы так, – с завистью сказал Мышкин. И спохватился: – Шутка!
– Понял: шутка! – весело сказал Туманов.
– Значит, занимаетесь контрабандой и другими видами преступной деятельности под прикрытием правительства.
– Точнее и я не мог бы сказать. Помните выборы президента России в девяносто шестом?
– Кто такое издевательство забудет? – хмыкнул Мышкин.
– Помните, как Ельцин принимал присягу?
– Да. Перед нами был живой труп. Точнее, почти не живой. Я очень ждал и горячо надеялся, что он отдаст концы прямо там, на сцене. Но Борис Николаевич меня разочаровал.
– Он и умер. Через восемь дней после вступления в должность.
– Я знал! – закричал Мышкин и ударил себя кулаком по колену. – Я все видел и догадался! Только не верил своим глазам!..
Когда Ельцину делали операцию на сердце, из Америки пригласили знаменитого кардиохирурга Майкла де Бейки. Первое сомнение у Дмитрия Евграфович появилось, когда кремлевский кардиохирург Ренат Акчурин сообщил, что Ельцину было наложено шесть шунтов, а де Бейки утверждал, что восемь. Когда же весь медицинский мир узнал, что знаменитого американца вообще не пустили в операционную, и он был вынужден наблюдать за операцией из соседней комнаты через выносной монитор, Мышкин и вовсе загрустил: сюжет для сумасшедшего дома. Скоро Ельцин стал демонстрировать чудеса резвости и молодечества. Но чудес в таких случаях не бывает. Прогноз для него был единственный: гонка с атеросклерозом – кто кого? И тут Мышкин увидел в телеящике репортаж о стамбульской конференции стран «семерки», где Ельцину, как всегда, была доверена роль «шестерки» и он окончательно поднял руки вверх перед НАТО. И вот встречается с журналистами. И тут Мышкин ощутил не грусть, а пронзительную тоску. Как профессионал, он сразу определил: в ящике – совсем другой человек, с совершенно другими, не ельцинскими особенностями конституции. Лицо, голос – не Ельцин. А когда «Ельцин» вдруг обнаружил свое собственное словечко-паразит «спокойно!», которое он вставлял к месту и не к месту, Мышкин выключил зомбоящик и поклялся себе, что никогда больше на «Ельцина» смотреть не будет. Правда, раз он все-таки попытался посмотреть на того, кого положили в гроб и выставили напоказ в храме Христа Спасителя. Однако покойного в телевизоре показывали плохо. Так что Дмитрий Евграфович так и остался со своими сомнениями.
– Да, согласился Туманов. – Словечко «спокойно» было страшным проколом. Этого мужика больше не использовали.
– Интересно, где он?
– Исчез.
– Навсегда?
Туманов развел руками.
– Не могу понять, – вздохнул Мышкин. – Зачем им это понадобилось? Тайны, двойники…
– Им позарез нужен был тайм-аут, чтоб распихать по заграницам все, что нахапали. Всей семье – большой и малой.
– А вы здесь каким боком?
– Непосредственным. В таких делах возникает масса рутины: переправить покойника за границу. Да чтоб вылететь без паспортов и виз – никаких документов, никакого контроля, никаких следов. Пересесть в Вене на другой самолет, с которым уже прилетел «друг Гельмут», потом в Германию – и тоже без контроля, потом кладбище, участок, надгробие с двусмысленной надписью. Конкретные хозяйственные задачи – ими надо кому-то заниматься. Человеку с улицы или из Госдумы их поручать нельзя.
– И долго будете кататься туда-сюда? До пенсии? Туманов усмехнулся, помедлил и сказал, пристально глядя Мышкину в глаза, словно прожигая насквозь («Ну, сукин сын, тебе Вольфом Мессингом работать в цирке! – подумал Дмитрий Евграфович):
– Есть основания полагать, что в будущем, надеюсь, ближайшем, у нашей группы будет особая работа. Невероятно интересная и полезная. Можно даже сказать, душеспасительная и патриотическая.
– Путина на вечное царство?
– На этот раз, Дмитрий Евграфович, вы далеки от истины, как никогда, – весело заявил Туманов. – Слишком много было украдено вывезено из России. Десятки триллионов долларов. Все это надо вернуть. До копейки.
Мышкин криво улыбнулся.
– Так они и согласятся! Особенно те, из правительства.
– Их согласия никто не будет спрашивать! Оно нам не нужно, – жестко сказал Туманов.
– Иголки, что ли, под ногти будете загонять? А права человека?
– Какого человека? Вора? Негодяя? Коррупционера? Почему мы должны думать о правах бандитов, а не их жертв? Нет уж, меня больше интересуют права бесправной части наших соотечественников. Так что всё будет – шантаж, угрозы, похищения, сделки, заложники, средневековые пытки, показательные казни… Слишком велика цена вопроса. Они нас с вами и еще двести миллионов не пощадили. С какой стати мы их щадить будем?
Дмитрий Евграфович с сожалением посмотрел на свой опустевший стакан и сказал застенчиво:
– Я бы, Валерий Васильевич, пожалуй, рюмку… За успех вашего дела. И для храбрости – надо же начинать работу.
– Бержерак, курвуазье, греческая метакса?
– Метакса, – мечтательно повторил Мышкин. – Только читал про метаксу.
Семисотграммовая бутылка с темно-янтарной жидкостью тут же появилась на столе, будто Туманов вытащил ее из рукава.
Отложив в сторону пустую лимонную корку, Мышкин сказал:
– Готов к труду. И к обороне тоже. Что я могу сделать для вас хорошего?
– Дмитрий Евграфович. Произошло убийство. Убийство с заранее обдуманными намерениями. В особо циничной форме. Отягощенное мошенничеством и грабежом. Преступники должны быть наказаны.Мышкин только руками развел.
– Валерий Васильевич! – взмолился он. – Вы что-то напутали. Я не прокурор. И даже не участковый уполномоченный. Вам нужно в другое место. Там и предлагайте вашу идею.
– Я знаю, что вы не прокурор, – невозмутимо ответил Туманов. – Но если бы вы и были прокурором, я обратился бы к вам, то есть, не к вам, а к вашей должности, в самую последнюю очередь. А точнее, совсем не обратился бы. У меня нет таких денег на взятку, какие есть у противной стороны. И кому на аукционе достанется прокурор, догадаться легко.
– Тогда вам остается одна надежда – на высший суд. То есть суд Божий.
– Я на него и рассчитываю! – без тени улыбки заявил Туманов.
Мышкин испытывающе разглядывал Туманова.
– Не пойму, шутите вы или всерьез?
– Мне не до шуток.
– Стало быть, – осторожно сказал Мышкин, – вы очень религиозны.
– Не очень, – улыбнулся Туманов. – Я исхожу из того, что Господь действует на земле через конкретных людей, которые, сознательно или нет, но исполняют Его волю. Двух таких исполнителей я уже нашел. Правда, один из них еще не подозревает о своей миссии.