Год Быка

Омельянюк Александр Сергеевич

Довольный сделанным, – ведь теперь дача по большому счёту была готова к зиме, – опять навьюченный Антоновкой, Востоком, Штрейфлингом и Уэлси, он отбыл домой.

– «Как я вчера всё успел сделать?!» – поделился Платон утром радостью с женой, выглядывая в окно, за которым на улице было пасмурно, и уже шёл классический осенний дождь.

– «Да! Началась мерзкая осень!» – резюмировала Ксения, не давая поэту настроиться на лирический лад.

Но лад проявился на работе. В это раз Платон был первым, и первым встретил новую

посетительницу, моложавую женщину.

– «Здравствуйте!» – опередил он ту, ищущую глазами кого-то другого.

– «Здравствуйте! Мария!» – чуть улыбнувшись, представилась та приветливому.

– «Платон Петрович!» – в свою очередь представился он, с интересом вглядываясь в красивое лицо.

– «Очень приятно!».

– «Вы это предполагаете, или Вам кто-то обо мне сказал? Я, вот, пока не знаю, с Вами не пробовал!» – ошарашил он красивую, вгоняя её в краску.

Платон не любил казённо-лицемерное «Очень приятно!».

Откуда кто знает, что потом будет? Это наверняка пришло к нам из прошлого, скорее всего даже из литературы. Тогда знакомящиеся уже неофициально, фактически, знали друг о друге что-то хорошее или полезное, и им оставалось лишь быть представленными друг другу официально.

Поэтому сейчас лучше говорить что-то другое, например… – рассуждал чуть позже Платон, так и не закончив мысль, не в первый раз закашлявшись.

Это видимо надоело чревохранителю, и из глубины, где проживает ещё и душа, будто бы послышалось:

– «Кашляети, ети?!».

Но опять победила лирика. Во вторник вновь стало солнечно, и хотя ещё не было сухо, но зато потеплело.

Но Платон вдруг почувствовал, что в этом году он как-то морально подустал. Причём не от обилия дел, а, как ни странно, от обилия забот и положительных эмоций.

Бабье лето в этом году не сдавалось. С достойной настырностью, оно влезало и влезало между прохладными и дождливыми днями. После продолжительного, суточного дождя в понедельник, во вторник и среду установилась не только солнечная, но и тёплая погода. Температура воздуха к среде опять повысилась до плюс пятнадцати.

Что-то это тоже предвещало? К чему был теперь и этот знак? – раздумывал Платон.

Но осень опять оделась в своё золото. Листопад стал гуще. Даже от незначительного дуновения ветерка листья слетали с веток, и иногда по весьма замысловатой траектории наперегонки неслись к земле, колеблясь в полёте, демонстрируя всем обе свои стороны, словно хвалясь напоследок: вот я какой стал яркий и красивый.

Очередным утром Платон натощак сдавал клинический анализ крови.

– «В больницу, штоль?!» – спросила, похожая на Шапокляк, древняя старушка, почти с остервенением выдавливая из безымянного пальца Платона шестую порцию крови.

Слава богу, на этот раз та шла легко. А то бы быть кончику этого пальца синим, как это как-то раз уже было.

Это воспоминание о синем кончике невольно перебросилось и на результат ожидаемой операции, для которой Платон и сдавал эти анализы.

Да! Ничего не поделаешь!

Ещё одному моему кончику точно быть синим! – сокрушённо вздохнул про себя ещё не иудей и не мусульманин.

Поди, потом доказывай, что ты не их член! А кому и когда, и при каких обстоятельствах? Жена знает, любовниц нет! А остальные родственники и знакомые, надеюсь, мой голый труп с синим наконечником никогда не увидят?! – несколько успокоил себя Платон.

И он отчётливо вспомнил, как проявилась эта проблема.

Это началось утром в воскресенье, 1 марта. Платон занимался традиционными гигиеническими процедурами. Но на этот раз, неудачно с пронзительно острой болью спущенный капюшон, смертельной петлёй затянулся на горле его друга.

Инженер-механик решил, что лыжная прогулка с физическим отвлечением другой нагрузкой и холодом сделают своё дело – отпустят пленника. Но не тут-то было.

Локальное тепло, трение и приток крови привели к тому, что лицо друга побагровело, как от сверх сильного перепития, сделавшись пунцовым, тёмно-малиновым, или светло-вишнёвым, а может и цветом ещё какого-нибудь невиданного фрукта. При этом он ещё и зловеще увеличился в размерах.

Прям, гриб-мухомор! Только что без белых пятен! – угрюмо пошутил тогда про себя Платон.

Теперь ему было не до смеха. Час буквально «Х» приближался. Но ожидание результатов всех анализов позволяло ещё почти три недели жить пока относительно беззаботно.

У «Кардиуха» Платону пришлось сделать и новую кардиограмму.

А его заботы теперь были о другом. Сестру Настю положили в 70-ую больницу, и ей предстояла операция. А младший сын Иннокентий был перегружен новой работой в «Связном». Он приходил домой поздно и не высыпался. Даже его походка стала другой, более понурой, чем раньше.

Хотя раньше, например, в его походке просматривалась даже и самоуверенность и самодовольство. Но всегда отсутствовал стержень, который явственно просматривался в походке его отца.

Ещё с детских лет Платона иногда обзывали – идёт, как будто столб проглотил! И это у него было от его матери – Алевтины Сергеевны, ещё с детства и юности вырабатывавшей такую походку у себя.

Унаследовав многие черты характера своего деда – старого генерала, Кеша также ничего не взял и из его статной выправки. И в этом компоненте он не был ни на кого похожим из своей родни по мужской линии. Его родство выдавала лишь материнская лёгкая сутулость.

Это вообще стало модным у многих молодых людей, как впрочем, и других просто смешных привычек.

Некоторые, слава богу, всё более редкие из молодёжи, особенно почему-то и так коротконогие, всё ещё ходили в джинсах с опущенной мошной.

Также, лишь некоторые представители молодёжи, в том числе более старшего возраста, по-прежнему тупо кивали головами, пытаясь скинуть несуществующую, непослушную прядь волос со лба и глаз. И видеть это было весьма забавно.

Платон обратил внимание, что на улице как-то незаметно увеличилось количество людей, держащих правую руку у правого же уха и ничего вокруг не слышавших и не замечающих. Эти невольные беруши позволяли им отвлечься и отстраниться от мирской суеты и шума вокруг. Среди них были и тупо молчащие и громко кричавшие в кисть своей правой руки.