Год Быка

Омельянюк Александр Сергеевич

В среду дежурила Татьяна Леонидовна и сообщила всем, что её внучка Света теперь бредит дядей Платоном и ждёт его в гости. Тот решил сделать подарок четырёхлетней девчушке и сочинил для неё небольшую поэму:

Малышка по имени Света Ко мне на работу зашла. И лучиком солнечным света На душу бальзам налила. Пришла она к бабушке Тане Проблемы семьи переждать. Пришлось их решать её маме, А Свете – её ожидать. Глазёнки весёлой малышки Блестели азартным огнём. Вот

повод хороший для книжки, Чтоб вспомнить потом о былом. Увидел я в ней человека, Как вижу всегда и везде, Спокон веков, с прошлого века, Держа свои чувства в узде. Общались мы с нею на равных, В ответ откровенья ища. Нашли много тем, причём славных, Спокойно, слюной не брызжа. Вдвоём занимались зарядкой. Кормили мы с ней голубей. И их удивлялись повадкой, И даже знакомых людей. Она рассказала о саде, О детском, конечно, пока. А я рассказал ей о БАДе, Лишь чуть упрощая слова. Набились друг другу в друзья мы, Симпатию в сердце храня. Я дедушкой стал её, как бы. А внучкой – она для меня. С корней она малых – москвичка. И ей не присущ нигилизм. Растёт в коллективе, не дичка. В душе доброта, оптимизм. И рад я знакомству со Светой. Малышка в душе у меня. Поэмой короткой, вот этой, Я сам поднимаю себя. Спокойней я стал за Россию! Спокойней я стал за Москву! Хотя я не верю в мессию, Но верю я в Свету свою! Вот есть же малышки на свете?! В руках их России судьба, И связь поколений! Я Свете Светить предрекаю всегда! Пройдут споро долгие годы. Ты взрослою станешь когда, Презрев все проблемы, невзгоды, Сильней ощутишь ты себя. Мой ангел на небе, хранитель, Тебя защищая крылом, Предстанет, как твой осенитель. Ему поклонись ты челом. Тогда зазвучат в душе строчки. Стихом изольётся она: На ветках набухшие почки, Раскроется скоро листва. Пиши! Я тебя заклинаю! Пиши всё, что просит душа! Я этим тебя вдохновляю! На это толкаю тебя. С годами накопится опыт. И вширь распахнётся душа. Умолкнет завистливых ропот. Богема признает тебя. Ты

вспомнишь тогда о поэте, Который тебя осенил, – Прочтя снова строчки о Свете, – И нитью незримой пленил. Придёшь на могилу к поэту. Возложишь к надгробью цветы. И вспомнишь поэму ты эту. Меня вдохновила ведь ты!

Да! Бывают же такие неожиданные встречи! – заключил поэт.

Тут же он вспомнил о годовой давности ещё более неожиданном зимнем визите к нему в подъезд бывшей жены Элеоноры, которая очень долго несла ему какую-то ахинею, главной мыслью которой были его положительные качества. Позже она вдобавок позвонила и Анастасии, поделившись и с нею:

– «Его мне просто Бог послал! Как потом оказалось, только он один и мог со мной справиться! Но я этого тогда не поняла, тем более не оценила!

У нас поначалу, как ты помнишь, первые четыре года ведь был просто идеальный брак! Я в счастье и благополучии купалась, как сыр в масле, и жила, как за каменной стеной, считай, как у Христа за пазухой!

Но захотела баба дура свободы и самостоятельности! Вот и получила разбитое корыто и отчаяние от упущенного счастья, вернее собственными руками уничтоженного! Так-то, вот!».

Тогда Платон, конечно, не знал, что этот год, его год, словно в подарок, готовит ему ещё немало новых и неожиданных приятных встреч.

А пока, сделав предобеденную лечебную зарядку, Платон вышел из цеха к себе в кабинет и услышал через закрытые двери обрывок возмущённой фразы Надежды Сергеевны:

– «Орёт ещё тут! На меня даже мой муж не орёт! А тут? Сопляк, какой-то! Я сейчас уйду, а вы как хотите тут!».

Затем через стену донёсся глухой голос Гудина, успокаивающего начальницу. Вскоре они с Алексеем прошли мимо Платона за коробками и уехали на задание.

Тут же к Платону явилась начальница с жалобой на Ляпунова, не выполнившего сразу её срочное задание, но зато громко и грубо огрызнувшегося на неё:

– «Я же сказал, сейчас!».

– «Надь! Мы же с тобой Козероги! И люди пользуются нашей добротой, думая, что это наша слабость! И когда они чувствуют строгость, или даже получат от нас нагоняй, то сразу возмущаются! Избаловала ты его. Он и думает, что незаменимый!» – успокаивал её Платон.

А та рассказала о Лёшке и его проказах более подробно, особенно подчеркнув высказывания его отца последней бывшей жене Светлане:

– «Свет! Я теперь тебя понял и полностью на твоей стороне! И я очень жалею, что вырастил такое ничтожество, как мой сын!».

А понять обиду отца можно было вполне. Ведь именно Алексей скрутил своего буйного предка для передачи его в дурдом.

И все эти жалобы начальницы на Ляпунова-младшего сопровождались необычными, ранее Платоном невиданными, гримасами.

А он давно обратил внимание, что злому женскому лицу и косметика не помогает. Более того, она ещё и усугубляет ситуацию, придавая этому лицу некоторую зловещую раскраску.

Может именно ещё и поэтому Платон не стал поддерживать давно надоевшие ему перманентные темы, и Надежда вскоре отстала.

Единственное, что вслух заметил философ, была его фраза о правильной и мудрой в этот момент позиции Гудина, пытавшегося смягчить конфликт.

На что недалёкая в этом вопросе начальница возразила, что напрасно Платон ранее плохо думал о Гудине, тот ведь не дурак, раз дал образование сыновьям и купил им машины.

Платон не стал доказывать дурочке, что к образованию своих детей тот не имеет никакого отношения, так как оно было бесплатным. Да и кормили его детей в этот период их матери, а не он, бегавший за другими юбками, что покороче. А машины, вообще, те купили сами, когда стали работать и зарабатывать.

Раз хочет лицемер так думать, пусть думает! – решил он.

– «Что-то ты давно о Гаврилыче ничего не рассказывал? Совсем не говоришь о нём?!» – неожиданно дома вернулась к давней теме Ксения.

– «А что о нём говорить-то? Он теперь для меня, как спущенные в унитаз фекалии! Хоть пока и осталось ощущение остаточной вони, зато теперь появилось и чувство облегчения!» – недовольно съязвил Платон.

А его дальнейшие беседы с Надеждой по-прежнему сводились лишь к слушанию достижений народного хозяйства семьи Радзиховичей, особенно её гордости и надежды – самого младшего и самого способного – Алексея.

Платон даже подумал: Надежда всегда себя чувствует хорошо, потому, что крепко спит, ничего не зная о коллегах, вернее ничего не слушая из их рассказов, всегда перебивая и заминая их. В своих рассказах она так любила приукрасить, что обыкновенные обыденные события приобретали у неё гиперболизированное состояние, даже фантастическую окраску.

В субботу восемнадцатого апреля Платон открыл новый дачный сезон. Выйдя в Загорново на платформу, он вскоре услышал за своей спиной:

– «Молодой человек!.. идёт и нас не узнаёт!».

Голос был похож на голос Алексея Грендаля. Платон сразу вспомнил, что только что краем глаза заметил выходящих на платформу впереди него мужчину и женщину, но не посмотрел на них, к тому же он был без очков.

Платон не терпел амикошонства и пошёл дальше, ускоряя шаг.

Новых окриков, тем более по имени, не последовало. Знать Алексей вовремя осёкся, вспомнив, что виноват перед своим бывшим товарищем, и говорить им теперь было особо и не о чем.

Через несколько минут до его уха донёсся, забытый с детства паровозный гудок. И уже через секунды красивый, чёрный, блестящий, пышущий паром раритет проследовал мимо Платона. А у переезда автомобилисты приветствовали его появление какофонией звуковых сигналов. Тот ответил им своим коронным, заметно хрипящим: Уа-а-а!