Год длиною в жизнь
Шрифт:
– Почему в первом? Во втором! – удивилась Александра Константиновна.
– Ой, да, я все время путаю, – кивнула женщина. – В России очень забавно нумеруются этажи. Во Франции первый этаж – это ваш второй. А ваш первый – обычно служебный, он и не нумеруется никак.
– Погодите-ка, девушка, – насторожилась Александра Константиновна. – Погодите-ка! Опять вы о Франции! Вы что, в самом деле из Парижа?
– Ну да, я же сразу сказала, что из Парижа, – кивнула «девушка». – Кстати, меня зовут Рита Ле Буа.
Фамилия показалась Александре Константиновне чем-то знакомой, но она не могла сообразить почему.
– А
– Потому что я знакома с одной дамой в Париже, которая… – Рита Ле Буа запнулась, нерешительно глядя на Александру Константиновну, – которая дала мне относительно вас небольшое приватное поручение.
Александра Константиновна неприязненно сузила глаза:
– В Париже? Дама? Знает меня? Совершенно не представляю, кто это!
Рита Ле Буа смотрела растерянно:
– Александра Константиновна, неужели вы забыли… ведь у вас в Париже…
Ле Буа! Александру Константиновну даже в дрожь бросило. Она вспомнила!
Эвелина Ле Буа! Оля и Люба, когда Александра вернулась из Пезмолага, рассказали ей то, что открыл им незадолго до смерти Константин Анатольевич Русанов. Честно говоря, Александра не вполне в ту историю поверила. Очень уж она походила на какой-нибудь роман. Просто театральщина какая-то в духе Клары Черкизовой! А жизнь – не роман, нет, не роман. Это трагедия. Трагедия, которая может грянуть из-за повода, куда более ничтожного, чем разговор с какой-то подозрительной особой на улице – вдобавок разговор о парижских родственниках… Поэтому Александра Константиновна снова сузила глаза, с еще более неприязненным выражением, чем прежде:
– У меня никого нет в Париже. Ни-ко-го! И мне оттуда не от кого получать никаких приветов. Не от ко-го! А вы, я погляжу, с такими подходцами! Капусты якобы ей захотелось, ах ты Господи… Придумали бы что-нибудь пооригинальнее! Ладно, довольно! Поднесли сумки – и спасибо большое. И прошу вас более меня не беспокоить. Слышали? Не бес-по-ко-ить! Прощайте, мадемуазель!
Александра Константиновна выхватила у Риты сумки и довольно величаво, что было нелегко, учитывая их вес, скрылась в подворотне.
Рита растерянно смотрела ей вслед. Она видела, как ее родная тетка и одновременно, если так можно выразиться, мачеха со своими неуклюжими авоськами поднялась на косенькое крылечко и вошла в подъезд, над которым было окошко, до половины – сверху – прикрытое белой тюлевой занавеской. На подоконнике пылали герани – совершенно такие же, как в Париже, цветущие почти во всех тамошних жардиньерках. Летом там полно петуний и анютиных глазок, а на зиму остаются только герани, да еще иногда – цикламены…
«Сашенька очень любила красные герани, – словно донесся до Риты голос матери. – Помнится, я у них дома только один-разъединый раз и была, ничего не помню, только книжные шкафы дяди Кости да герани Сашеньки…»
Вот тебе и Сашенька Русанова, она же Александра Аксакова!
Может ли такое быть, чтобы она не поняла, о чем идет речь? Или просто не захотела разговаривать о собственной матери? Вот смех-то… Но как же родственные чувства? Они должны были взыграть.
При мысли о «родственных чувствах» Рита насупилась. Уж кому-кому, а ей следовало бы знать, какая это коварная штука! Коварная и молчаливая, как иезуиты. Они – эти самые чувства – имеют обыкновение предательски помалкивать в самые безумные минуты жизни… И никто не знает,
Она еще раз взглянула на красные герани. Показалось или в самом деле над ними мелькнуло чье-то лицо? Наверное, Александра Константиновна вернулась домой, а теперь подсматривает, ушла опасная парижская гостья или нет.
Ушла, ушла, успокойтесь, a tante! [14]
Рита сделала пару шагов, чтобы ее не было видно из окна, и остановилась. В гостиницу идти не хотелось. Вообще никуда не хотелось идти. Хотелось как можно скорей исполнить просьбу Эвелины Ле Буа, а потом заняться тем делом, ради которого она, собственно, и приехала в Энск. Но что-то никак не складывалось… Мелькнула мрачная мысль: она сама себе здорово все затруднила, так затруднила, что…
14
Тетушка (франц.).
– Рита!
Она не повернулась на голос, пораженная другой мыслью: а если она стояла здесь, рядом с домом номер два по улице Варварской, ныне Фигнер, только потому, что втайне даже от себя ждала: вдруг он появится и окликнет ее?
– Рита!
Георгий подбежал, остановился, глядя жадными глазами, чуть задыхаясь. Он был в узких черных брюках, остроносых туфлях, белой рубашке с закатанными рукавами, чуть смугловатый, черноглазый, легкий, будто канатоходец, изящный, как танцор, смотрел чуть снизу (она была на дюйм, не меньше, выше его ростом, да еще на каблуках). Руки он держал за спиной, словно они были связаны, и вид у него был из-за этого невозможно романтический – ну просто юный аристократ, схваченный толпой черни… Рита вспомнила рисунок XVIII века, висевший в кабинете Алекса Ле Буа: «Смерть Камиля Демулена». [15] Правда похож… Рите рисунок всегда очень нравился, она насмотреться на него не могла. И вот… И вот!
15
Персонаж французской истории времен Французской буржуазной революции.
«Я не должна, не должна даже думать о нем! Достаточно одной сделанной глупости, преступной глупости. Именно преступной. Как я могла поддаться слабости?! Нужно держаться подальше от этого мальчишки! Вот-вот, так о нем и думай. Думай о том, что годишься ему… Нет, не могу, не могу я так думать!»
– Рита, ты меня искала?
– Нет, – ответила она так холодно, как только могла. – С чего ты взял?
«Знает он, что я говорила с Александрой Константиновной? Видел нас вместе?»
– Но я видел, что ты стояла напротив подворотни и смотрела на наши окна!
«А, так там, за занавеской, был он!»
– Ваши окна? Ну, я не имела ни малейшего представления об этом, – пожала плечами Рита. – Я обратила внимание на герани. В Париже очень много гераней, причем именно красных. Они растут в жардиньерках под окнами. Очень красиво, когда высокие окна закрыты белыми ставнями, а на их фоне горят алые герани.
– Окна в Париже закрыты ставнями? Да ты что? – хохотнул Георгий. – У нас ставни только на деревенских домах. Неужели и в Париже…