Год длиною в жизнь
Шрифт:
– А что за пробы? – с любопытством спросила Рита.
– Пробы воды в реке. Их нужно обязательно брать дважды в день. И замеры глубины делать.
– Зачем?
– Да черт его знает, – пожал плечами Павел. – Так положено. Впрочем, знает не только черт, но и «Наставление гидрометеорологическим станциям и постам». На таких бурных речках, как Олка, наблюдатель должен быть постоянно. Тут везде по округе разбросаны посты, но там работа идет только летом. Зимой речки подо льдом спят, какой в них интерес? Олка же – очень коварная особа. Иногда лед на ней зимой начинает пучить, это значит – жди
Рита огляделась. Они шли очень широкой улицей, застроенной невзрачными избами, причем поставленными в самом причудливом порядке: улица извивалась так, словно ее прокладывал человек, бывший не в ладу с ногами. На Ритин взгляд, эти деревянные, неуклюжие дома были очень старые: серые бревна, серые дощатые крыши… Потом она поняла: дело в том, что все они не покрашены, их беспощадно бьют дождь, снег, ветер.
Она с любопытством заглядывала за невысокие, щелястые заборы, втихомолку дивясь царившему вокруг убожеству. Города в России поинтересней, побогаче. Деревни же, такое ощущение, живут, туго затянув пояса.
– Чем здесь заняты люди? – спросила она.
– Да кто чем. В леспромхозе, на метеостанции работают, иные своим хозяйством живут. Многие тут остались с тех времен, как сосланы были на поселение. Прижились и не хотят возвращаться на «большую землю». Вроде меня, например. Слышали небось такой факт из моей биографии? Да я его и не скрываю.
– Слушайте, вот вы работаете кочегаром… – сказала Рита. – Объясните ради Бога, зачем нужно топить печи на станции, где никого нет, да к тому же летом?
Павел посмотрел на нее хитровато:
– Тайна сия велика есть! Таких тайн в нашем тридевятом королевстве не счесть. Если вы были в зале ожидания, могли видеть, что в нем выбиты стекла. Выходит, я старательно отапливаю окружающую природу, но ничего против этого не имею, иначе мне просто не на что будет жить. Подработка на метеостанции почти ничего не дает. В леспромхозе я тоже числюсь кочегаром, но там хотя бы стекла в конторе вставлены… А вот и метеостанция. Погодите, я за бутылками для проб и инструментами для замеров зайду – и пойдем на реку.
Метеостанция оказалась таким же невзрачным строением, как и все остальные, только длинным, с десятком окон. Очевидно, здесь и жили, и работали: поодаль торчали горбыли с натянутыми меж ними веревками, на которых полоскались простыни и полотенца. Рита подошла было поближе, но из окна, распахнутого настежь, вдруг донесся ужасный запах. Рита мгновенно его узнала: имела счастье обонять в Энске. Продукт назывался вроде растительное сало и стоил весьма дешево, наверное, именно поэтому на нем любили готовить русские женщины. От этого запаха хотелось сразу повеситься, а сейчас еще и затошнило.
Рита зажала рот ладонью и проворно кинулась под горку, подальше от жилья. Мысль о капустном
«А ведь «Le onde aujourd’hui», очень может быть, заинтересовалась бы очерком об экзотической метеостанции в самых дебрях приамурской тайги, – мрачно подумала Рита. – Конечно, заинтересовалась бы! Но все равно туда не пойду. И вообще, у меня не служебная поездка, а частная, я в отпуске! Конечно, недурно было бы привезти заодно эффектные материалы, но… если так складываются обстоятельства… если я вдруг заболела…»
Рита опустила голову, разглядывая зеленую мураву, испещренную розовыми звездочками дикой гвоздики. Махнула над ухом, отгоняя навязчивого комара.
Какая-то странная болезнь к ней привязалась. Раньше желудок был покрепче. Она была в Марокко, Тунисе, Греции, но спокойно ела местную еду, более чем экзотическую. Как странно, что здесь, в России, где кухня отнюдь не отличается разнообразием и экзотикой, ее так скрутило… Впрочем, одно экзотическое блюдо она все-таки попробовала сегодня – вареные головы горбуши. А пшенная каша и капустный рассол? С точки зрения французских гастрономов, экзотика не меньшая, чем кускус и маринованное мясо акулы. А между тем ни кускус, ни акулятина…
Рита не успела додумать. Коварный ветер внезапно изменил направление и донес от метеостанции запах жареного растительного сала, после чего все воспоминания о головах горбуши, пшенной каше и капустном рассоле оказались лежащими у ее ног.
Сорвав ветку полыни (она была тут какая-то гигантская) и разминая в ладонях стебель, она отошла подальше и огляделась. Видел ли кто-нибудь, что с ней произошло? Вроде бы нет. Ни одной живой души на деревенской улице. Появилась вверху, на косогоре, большая рыжая собака, посмотрела на Риту изучающе, гавкнула зачем-то, да и ушла. И опять тишина и пустота.
Ага, вон идет Павел с какими-то брезентовыми сумками. Наверное, в них бутылки для проб воды. А белая палка с красными поперечными линиями – инструмент для измерения… Чего? Рита никак не могла вспомнить. В ушах звенело, звон мешал сосредоточиться.
– Куда вы убежали? – удивился Павел. – Река левей.
– А я… – слабым, хриплым голосом проговорила Рита, – я… я хотела на цветы посмотреть. Ох, какие красивые!
И, прячась от пристального взгляда Павла, она шагнула в траву, в которой виднелись крупные дымчато-белые цветы, похожие на небольшие, удлиненные колокола. Сорвала их, поднесла к лицу. Они пахли нежно, тонко, чуть сладковато. Узкие темно-зеленые листья были прохладными, а внутри полупрозрачного, лоснящегося цветка словно бы таилась тень.
– Я не видела таких во Франции, – попыталась она улыбнуться. – У нас колокольчики лиловые или синие, а это…
– А это белые колокольчики. Насколько помню, по-латыни они называются Codonopsis cleatidea, – кивнул Павел.
– О, вы знаете латынь… – слабо удивилась Рита.
– Ну, я закончил биологический факультет в Шанхае, работал в Харбине на биостанции, – усмехнулся он. – Так что белые Codonopsis cleatidea от синих Capanula rapunculoides отличу легко. И что касаемо первых, то вы мне их очень напоминаете.