Год французов
Шрифт:
А поутру Джон снова тронулся в путь. Слева простирались поля. Крестьяне, завидев всадника, степенно махали в знак привета, он отвечал им, касаясь кнутом полей своей шляпы с низкой тульей. Справа до самой бухты тянулась высокая каменная стена, ограждавшая угодья лорда Гленторна. Из седла рослому Джону порой удавалось увидеть меж деревьев замок Гленторн, белая усадьба терялась в утренней дымке.
За милю до Киллалы Джон свернул на тропу, которая вывела его на дорогу в Балликасл. Он проскакал еще четыре мили, пересек ручей и оказался у ворот усадьбы Замостье, обычного двухэтажного
Джон спешился, накинул поводья на коновязь и по извилистой мощеной дорожке пошел к дому. Слуга проводил его в гостиную, и почти тотчас появился хозяин, Томас Трейси, высокий сутулый мужчина лет за пятьдесят. Длинные, густые седые пряди ниспадали до плеч. Он крепко сжал ладонь Мура обеими руками.
— Джон, вы для меня самый желанный гость. Самый желанный.
— Я и сам, сэр, очень рад видеть вас. Я ехал в Киллалу, там у меня дело к Рандалу Мак-Доннелу, но не удержался, лошадь сама повернула на вашу дорогу, чтоб я мог засвидетельствовать вам свое почтение.
— Ночуете у меня, — решительно сказал Трейси. — Комнату здесь вам предоставят лучше, чем у Мак-Доннелов. У них там не дом, а конюшня. Позор на всю округу.
— Что ж, уступаю, — согласился Мур, — приятно провести ночь в чистой постели.
— Да и самих Мак-Доннелов от их лошадей не отличишь. Прямо кентавры какие-то.
— Ну, в лошадях-то они разбираются. Как никто в Мейо, — заступился Мур.
— Может быть, — неохотно признал Трейси. — Во всяком случае, это у них в крови. Кто-то из их предков командовал при короле Якове кавалерийским эскадроном. Однако ничем не прославился. Присаживайтесь, Джон, присаживайтесь. Сейчас подадут чай, если только эта ленивая замарашка мои слова мимо ушей не пропустила. В добром ли здравии Джордж?
— О да. Все сидит пишет.
— Наша страна может гордиться таким ученым, как ваш брат. Вдвойне приятно, что живет он в наших краях. Может, когда ему надоест возиться с французскими цареубийцами, он займется историей нашего родного графства.
— Боюсь, что с французами Джордж связался надолго. Он считает их весьма умными людьми. А пред умом он преклоняется. Вряд ли в Мейо найдется кто-либо похожий.
— Заблуждаетесь, Джон. Вы просто слишком долго пробыли на чужбине, как и Джордж. Батюшка ваш, упокой господь его душу, со мной соглашался: где детство прошло — там и корни наши.
— Мне Мейо знакомо с детства, — возразил Джон, — по рассказам отца. Пока жил в Испании, он все тосковал по родине. И вашего отца частенько поминал.
— Да-да, — Трейси улыбнулся, — наши семьи дружили испокон веков. И лихое время вместе переживали, когда тяжко старожилам Мейо приходилось. Вот о чем бы Джорджу писать, достойный его пера рассказ, не то что об этих головорезах парижанах. А здесь черная година началась с событий в Огриме. Уж как нас не пытались извести, разобщить! Но мы крепкой породы. Нас не сломать. И ваш батюшка, Джон, тому пример.
Трейси грустно улыбнулся, хотя промелькнуло в улыбке и самодовольство:
— Да, благородства, как в старину, не сыскать, — Трейси оживился, затронув привычную тему, — все попрано кромвельским сбродом да норманном Вильгельмом. А ведь некогда Мейо славилось своими благочестивыми и учеными людьми. — Он повел рукой, словно пытаясь опереться о минувшие века. — А наша древняя история! Вы видите развалины аббатств и монастырей. А пожалуй, от лучшего из них остались одни стены. Между прочим, это в ваших владениях, в Баллинтаббере.
— На земле брата, — уточнил Джон.
Трейси не расслышал и продолжал:
— Мы жили изгоями на собственной земле. Наших священников преследовали. А наших сыновей толкали к вероотступничеству. К нам присылали мировыми судьями сержантов и солдат английской армии, всякий городской сброд; об этих годах, мальчик мой, можно сложить поэму, тут нужен свой Вергилий. И все-таки мы выстояли. Нас в трясине не утопишь.
— Да, тяжкое для всех нас было время, — кивнул Джон. — Мрачное время. Но оно позади, судя по всему. В Уэксфорде…
— В Уэксфорде! Там эти крестьяне, эта озверевшая чернь вышла с мотыгами да косами и чинит расправу. Пьяные Избранники жгут дома и режут скот.
Нет, говорить с ним бесполезно, и Джон это давно знал. Трейси молится на мифическое прошлое, тем и утешается, а оков этого прошлого не замечает, лишь перебирает их, словно четки.
— Все может измениться, — сказал Джон. — Если б два года тому назад французской флотилии удалось причалить к берегам…
— …Высадились бы десять тысяч головорезов, а местным Избранникам — их тысяч пятьдесят — раздали бы оружие. Нет, все в прошлом. Случись корабль из Франции в дедовские времена — значит, прибыли ирландские бригады, значит, сбылось несбыточное! Теперь не то время. Эти кровожадные убийцы под стать кромвельским головорезам. Вот и до Мейо добрались. У нас объявились свои Избранники. От них уже шесть усадеб пострадало.
— Разве шесть? — насторожился Джон. — Я наверное знаю про две.
— Уже шесть, — заверил Трейси. — И последнее нападение самое жестокое. Вчера у Сондерса порушили амбары. Соломенные крыши сожгли, а стены разнесли.
— Да, дело серьезное, — задумчиво проговорил Джон, — шесть усадеб за две недели. Похоже на маленький бунт.
— И все это дело рук Избранников. Ничего, Купер со своими йоменами найдет на них управу. Пора уж этим протестантским выродкам и делом заняться. А то знай маршируют да в барабан бьют.