Год французов
Шрифт:
Эллиот улыбнулся.
— Я скоро вернусь. Мы победим в битве за Баллину.
Слово «битва» резануло слух неуместной значительностью.
— Мы будем молиться за вашу победу, — сказала Джудит, а потом, не выдержав, сорвалась на крик, — хотя я в ваших делах ничего не понимаю!
— Понять трудно, — согласился Эллиот, — и мало кому сейчас это удастся. До сих пор мы только разглагольствовали, а теперь время браться за дело. — Он сунул футляр с пистолетами под мышку и подошел к жене. Ему, как и ей, все это казалось сном. А явь — это сама Джудит, комната,
— Что же будет, Малкольм? — спросила Джудит. — Неужели даже ты не представляешь, что будет?
— Не представляю, — ответил он, наклонился и поцеловал жену.
Отъехав от Баллины две мили, он повстречал карету, полную женщин. Рядом ехал, очень прямо держась в седле, пожилой всадник, Джордж Фолкинер. Одна из женщин, давняя приятельница родителей Эллиота, признала его.
— Господин Эллиот, — крикнула она, — в Киллалу ехать нельзя! Там французы и паписты! Они убили наших йоменов!
Эллиот придержал коня, коснулся рукой полей шляпы.
— Мне необходимо туда, госпожа Сорэн. Там ждут дела.
— Бандиты запрудили улицы, и с каждым часом их все больше.
— Дела у меня неотложные.
— Вас убьют, — не унималась дама. — Вы просто не понимаете. Вас убьют, так же как убивали невинных христиан в Уэксфорде. — На круглом лице ее изобразилась тревога, на глаза навернулись слезы.
Фолкинер отозвал его от кареты, с минуту они ехали по дороге бок о бок.
— Если я правильно истолковал цель вашей поездки, господин Эллиот, мне следовало бы немедля пристрелить вас.
— Вы верны своему долгу, а я — своему.
— Вы едете, чтобы стакнуться с иноземцами-захватчиками. Они принесли на нашу землю кровопролитие и смерть. Скольких людей они уже лишили жизни! Вы замышляете измену, и расплата за нее лишь одна: позорная казнь на виселице!
— Я все обдумал, господин Фолкинер. Я истинно верю, что действую во благо нашей родины.
— Я вижу при вас отцовские пистолеты. Неужели и ваш отец счел бы ваши действия «во благо родины»?
— Нет, сэр, не счел бы. Но мы с ним разные люди. Простите, мне пора. Дорога на Баллину свободна для ваших спутниц, а усадьба Ров — к вашим услугам.
— Ну уж нет! — воскликнул Фолкинер. — Ноги моей там больше не будет. Отныне и вовек. Скорее я с этими несчастными женщинами переночую в канаве. Впрочем, этого не стоит опасаться. В Баллине во всяком семействе, за исключением одного, найдутся истинные патриоты.
Случись такой разговор в Киллале, где сейчас явь перемешалась с кошмарным сном, он получил бы пулю меж лопаток. Но он знал, что Фолкинер недвижно сидит в седле, уронив тонкие белые руки с поводьями. Закатное солнце позолотило овес и ячмень на полях, меж которыми Эллиот держал путь на Киллалу.
КИЛКУММИН, АВГУСТА 22-го
С поля на склоне Нокмани Майкл Мак-Магон с сыном Фергюсом наблюдали, как французы разгружают суда.
—
— Ферди О’Доннел приведет в Киллалу всех, кто принял присягу. И я пойду с ними.
— Это еще для какой надобности? Чтоб, напившись, шататься по улицам Киллалы?
— Много ты знаешь о нашей надобности!
— Ты, сынок, вокруг себя-то посмотри! Кто мне урожай собирать поможет? Нет уж, пусть французы себе в армию бродяг бездомных да всяких бездельников набирают.
— А сам, как заслышишь песню про великое восстание, про освободителей-французов, так подпеваешь иль ногой в такт стучишь. И стихи Оуэна Мак-Карти развеся уши слушаешь. Так вот, освободители-французы пришли.
— А что, Оуэн Мак-Карти с ними?
— Откуда мне знать? Он, наверное, в Киллале.
— Оуэн Мак-Карти — человек ученый, всяким мудростям обучен. Не станет он понапрасну жизнь свою губить на виселице или в бою.
— Как же понапрасну, если восстала каждая деревня, каждый крестьянин.
— Так ты к жатве вернешься?
— Даже раньше. Мы управимся быстро. Еще на прошлой неделе йомены по всей округе хозяйничали, любой дом могли спалить, все им нипочем. А сегодня их всех перебили в Киллале.
— Урожай тебе здесь на полях собирать, а не среди мертвяков в Киллале. — Мак-Магон ладонью обтер губы. — Конечно, здорово было б, кабы у помещиков-протестантов землю отобрали да английских солдат взашей прогнали.
— Еще бы не здорово!
Мак-Магон резко повернулся к сыну, обнял его и заплакал. Фергюс, не ожидавший такого оборота, смущенно похлопывал отца по спине.
— Плевать мне на урожай, — сквозь слезы сказал отец, — лишь бы тебя не убили. Ведь уйдешь воевать и сложишь головушку, оттого и отпускать тебя не хочу.
Оказывается, он у меня уже старый, с удивлением подумал Фергюс, прижимая отца к груди. Из-за его крепкой широкой спины увидел он, как по дороге в их сторону идут человек сорок с пиками на плече, и впереди — Ферди О’Доннел.
КИЛЛАЛА, АВГУСТА 22-го
Какой-то человек в шлеме тайролийского йомена едва не сбил с ног Мак-Карти. Тот подался назад, придержал пьяного, поставил его на ноги. К Дворцу ехал верхом Рандал Мак-Доннел, а за ним, с трудом пробираясь по запруженной народом улице, — длинная колонна пеших. Мак-Доннел, завидев Мак-Карти, помахал ему рукой, видно хотел отдать честь, но вышло неумело и смешно.
Пьяный, которого все еще придерживал Мак-Карти, сказал:
— Завтра, учитель, нам выдадут форму и мушкеты.
— А пока иди домой да проспись, — посоветовал Мак-Карти, — а то завтра и мушкета в руках не удержишь. — Он хлопнул того по спине и подтолкнул вперед.
У «Волкодава» он застал Ферди О’Доннела, тот был уже в форме: в голубом, с желтым кантом мундире и при шпаге.
— Ну, Ферди, видать, ты настоящим французом стал!
— Нет, Оуэн. Капитаном Ирландской армии, командующим килкумминскими повстанцами.