Год французов
Шрифт:
Эмбер выслушал нас, задал вопросы, затем четко повернулся и пошел прочь. Тилинг долго смотрел ему вслед, потом перевел взгляд на догоравший костер.
— Я родился в Баллине и прожил здесь всю жизнь, — сказал я, — но мне не доводилось ходить этой тропой. Телега там не пройдет, лошадь все ноги собьет.
Тилинг согласно кивнул и пожал плечами, взглянув опять вслед генералу. Тот вскоре вернулся, направился было к Сарризэну и Фонтэну, но, поравнявшись с нами, задержался.
— Передайте ирландским офицерам, что завтра пополудни мы выступаем из Баллины на юг.
— А по какой дороге?
Эмбер
— До Каслбара только одна хорошая дорога, через Фоксфорд. И англичане это прекрасно знают. Они уже расположили войска и поджидают нас.
— А мы придем к ним, так сказать, с черного хода? Верно я понял, генерал?
— Это козья тропа, — ответил Эмбер. — Что ж, козы мне не в диковинку. Когда-то торговал и козьими шкурами, и кроличьими. — И легонько хлопнул Тилинга по плечу.
— Но по этой тропе не провезти пушек, — возразил тот.
— Попробуем, — коротко ответил Эмбер и пошел к французским офицерам.
По слухам, какой-то житель Баллины ночью привез в Фоксфорд весть о том, что мы выступаем на следующий день. Совершенно очевидно, что из Фоксфорда весть эта долетела до Каслбара сначала с одним, потом и со вторым гонцом.
Мы выступили в четыре часа. Я подоспел к своей колонне в последнюю минуту, ибо задержался дома с женой. По самым смелым оценкам, мы повели в бой семьсот французских и восемьсот ирландских солдат. Оставшиеся должны были оборонять Киллалу и Баллину. Сотня конных французских драгун была выслана в авангард, следом шла французская пехота, и лишь за ними — ирландцы. Мы шли по дороге на Фоксфорд, пока не повеяло ночной прохладой. Эмбер остановил колонну, развернул ее и указал в сторону Кроссмолины.
Лишь в Кроссмолине поняли и французские и ирландские солдаты замысел Эмбера. Французы привыкли к внезапным противоречивым приказам, да и не представляли они, какая дорога их ждет. С ирландцами вышло по-иному: они недоверчиво и открыто взроптали. Мак-Доннел, О’Дауд и Блейк подъехали к французам с протестом, но, так как не владели чужим языком, выговаривали все недовольство нам с Тилингом. Эмбер, не шелохнувшись и не сводя с них глаз, выслушал и, не успел Тилинг перевести, заговорил, громко, резко и страстно:
— Передайте им, что английские генералы думают точно так же. Они заняли позиции, выставили артиллерию, укрепились, чтобы встретить врага, наступающего по дороге от Фоксфорда. Но их надеждам не сбыться. Мы форсированным маршем пройдем дальним берегом этого большого озера и уже завтра к утру нападем на них с фланга. Я знаю, местность трудная, но мы ее одолеем, даже если придется падать, карабкаться, соскальзывать, прыгать, как козам. Я не первый раз веду людей в бой, и у меня за плечами много побед. Если моим приказам подчинятся, я поведу, но это их родина, а не моя. Если они не хотят бороться за свободу, пусть идут по домам. Только пусть не забудут сдать мушкеты, которые являются собственностью Французской республики, рожденной в муках, и для ее защиты мы пролили немало крови.
Мне показалось, что ирландские офицеры по жестам и тону Эмбера поняли больше, нежели по незамедлительному переводу Тилинга; поистине какой-то необъяснимой властью обладает каждый выдающийся полководец. Авторитет ли это былых побед или сила личности, проявляющаяся с младых ногтей, благодаря которой и одержаны
Меж шеренгами повстанцев разъезжали капитаны-ирландцы. Ирландский язык я знаю плохо, и мне было непонятно, чем напутствовали офицеры солдат, похоже, переложенными на местное наречие словами Эмбера. И мне показалось, что люди, многие из которых поначалу были напуганы или разгневаны, успокоились и стали задумчивы. Задумался вслед за ними и я: что влекло их в бой, понуждало рисковать жизнью? Неужто зеленый лоскут с золоченой арфой посередине, куплет из песни о свободе да льстивые лицемерные речи? Во всяком случае, не высокие идеалы, с которыми приехал из-за моря Тилинг, не трескучие фразы-лозунги Объединенных ирландцев и революционеров-французов.
— Богом клянусь, эти парни умеют воевать! — говорил солдатам Корни О’Дауд, кивая на французских гренадеров. — Они чудеса творят! У себя на родине и с йоменами и с ополченцами расправились, королю голову отрубили да на пике у дворца выставили. — На нем был голубой мундир французского офицера и грубые домотканые штаны, заправленные в тяжелые сапоги, на которых налипла грязь с его собственных полей. — И всему их научил вон тот — самый знаменитый французский генерал, его и к нам прислали, чтоб всеми нами руководил. И вот мы победили в Киллале, победили в Баллине, победим и в Каслбаре, коли дело, за которое взялись, будем со всей душой выполнять. Разве не пророчилось нам испокон веков, что придут французы с армией и оружием в наши края? Сами же небось из истории помните, а забыли, так спросите учителя.
Мак-Карти слабо улыбнулся ему, вроде и дружелюбно, но и с горькой иронией, и промолчал. Не в пример капитанам-ирландцам, которым выдавалось оружие, он не носил ни мушкета, ни пики, ни пистолета. Словно праздный зевака в базарный день, подпирающий стену лавки, засунув большие пальцы рук за пояс.
К чести Эмбера, он-таки заставил повстанцев продолжить путь от Кроссмолины, причем никто больше не роптал, даже крестьяне из Невина, а они-то знали кое-какие участки дороги. А Эмбер вел себя так, точно его и не волновало, как все обернется, он непринужденно беседовал с Сарризэном и Фонтэном, раз-другой даже рассмеялся.
Жители Кроссмолины молча провожали нас взглядом, настороженно и неподвижно стояли они у своих лачуг.
КАСЛБАР, АВГУСТА 26-ГО
В Каслбар — этот убогий и унылый городишко, где на площади сгрудились лавки, суд, казармы, рынок и тюрьма, — Лейк приехал к полуночи. Он уже знал, что Хатчинсон стянул все войска из Коннахта: в пути ему сообщил об этом гонец. Лейк вылез из кареты, прошелся взад-вперед, разминая затекшие ноги. Был он высок ростом, внушителен видом и словно создан для алого мундира. Хатчинсон поджидал его с докладом о том, как размещены войска на позициях и какие отданы приказы офицерам.