Год гиен
Шрифт:
Такая безалаберность была печальным примером того, как плохо Паверо управлял своим краем. Презрение Семеркета к западному градоправителю невольно стало еще острей.
Теперь Семеркет далеко углубился в Великое Место. Утесы из красного песчаника постепенно уступили место тускло-белому выветрившемуся известняку. Тишина была такой всеобъемлющей, что, казалось, звучала сама, издавая странный первобытный рев. Странник обнаружил, что если постоять очень тихо, и в самом деле можно услышать стук своего сердца.
Где-то под этими египетскими камнями находился самый важный посев: мумии
Семеркет заметил что-то краешком глаза и отвлекся от этих мыслей. Что там такое? Он снова пристально вгляделся в горизонт и увидел остатки маленького лагеря на дне долины. Он немедленно зашагал по горному проходу, ведущему в ту сторону.
Узкая дорога делала изгибы туда-сюда, то приближаясь, то отдаляясь от торчащих выступов скал, и Семеркет следовал изгибам этого серпантина вокруг утеса, но внезапно путь ему преградила куча камней из известняка.
Ои не заметил ее раньше, поскольку груда находилась в тени, к тому же — в расщелине горы. Чиновник огляделся по сторонам в поисках отряда работников, потому что обломки известняка были верным признаком того, что здесь потрудились строители гробниц.
Но ушей его не коснулись ни рабочие напевы, ни разговоры вполголоса. Даже ветер не дул. Высоко в небе кружил ястреб, единственное живое существо в поле зрения. На вершинах холмов, окружавших долину, Семеркет заметил башни меджаев, точно такие же, как та, мимо которой он недавно прошел. Одной из причин, по которым цари выбрали это заброшенное место для своего упокоения, — это потому, что за ним так легко наблюдать и так легко его защищать.
Но Семеркет, спрятавшись за скалами, в отбрасываемой ими длинной тени, понял — груда известняковых обломков почему-то не попалась меджаям на глаза. И все равно далекие посты казались покинутыми, как и раньше, никто не окликнул незнакомца, не потребовал от него объяснений.
Он осторожно ступил в кучу белых камней. Ее пологий скат позволил ему то ли сойти, то ли сползти на дно долины, прямо в заброшенный лагерь. Кто бы ни побывал тут, он пытался скрыть остатки своего костра, слегка присыпав его песком. Но ветры постепенно сдули песок прочь, обнажив темный круг пепла.
В захламленном лагере валялись черепки глиняного горшка, почерневшего оттого, что его долго использовали на открытом огне. Очевидно, горшок треснул от слишком сильного жара, и его выбросили. Семеркет не заметил никаких объедков, прилипших к внутренней поверхности черенков. Но на них можно было обнаружить следы знаков гильдии, а на одном черепке Семеркет явственно разглядел примитивный иероглиф — возможно, имя бывшего владельца горшка.
Он начал лениво собирать черепки. Порывшись в лагере в поиске затерявшихся осколков, наткнулся на деревянный прут и, потянув за торчащий из песка почерневший конец ветви сикоморы, понял, что это — факел. Кто бы его ни использовал, факел сработали слишком быстро и не обмотали пропитанной воском тканью. Семеркет отшвырнул
Семеркет спросил себя, что же за работы в Великом Месте потребовали такого освещения? Разбей лагерь под открытым небом меджаи, они бы обошлись простым костром. Может, велись какие-то работы внутри гробниц? Он смутно припомнил, что рабочие-могильщики пользовались специальной смесью дорогого сезамового масла и соли — смесью, которая не позволяла факелам дымить. А эти факелы, найденные в песке, были самыми что ни на есть обычными.
Размышляя над этой головоломкой, Семеркет начал быстро собирать как можно больше черепков разбитого глиняного горшка, сам не зная, зачем он это делает. Сложив черепки в свой плащ, он связал концы — и тут услышал голос:
— Здесь делают кожу бога…
Семеркету показалось, что этот голос донесся одновременно со всех сторон. Он круто обернулся, вглядываясь вверх, в скалы, и, наконец, разглядел мальчика верхом на осле. Мальчик смотрел на него сверху вниз. Голова его была выбрита, по вдоль виска висела косичка, как у царевича из семьи фараона.
— Что ты сказал? — окликнул его Семеркет.
— Тут ее делают. Кожу бога.
Семеркет начал взбираться обратно, обнаружив, как трудно вернуться по своим следам туда, где лежала куча известняковых камней. Поднимаясь, он продолжал говорить с мальчиком:
— Я не понимаю, о чем ты!
— Они приходят каждый месяц.
— Кто?
— Те, кто делают кожу бога. Когда Хонс, бог луны, прячет свое лицо.
Мальчик улыбался.
— Когда нет луны?
Подросток промолчал. Семеркет вспомнил, что последние дна дня луны не было.
— Кто ты такой? Подожди меня там, пожалуйста! Мне нужно с тобой поговорить.
Семеркет добрался до тропы и побежал туда, куда скрылся мальчик. Он следовал изгибам дороги, надеясь заметить мальчишку в расщелинах впереди.
— Пожалуйста! — закричал он снова. — Подожди!
Ответом было только молчание. Когда Семеркет, запыхавшись, добрался до края утеса, мальчика нигде не было видно, вместо него впереди стоял меджай с опущенным копьем. Его глаза с красными прожилками сердито поблескивали на черном лице.
Семеркету ничего другого не оставалось, кроме как медленно поднять руки над головой.
Западный градоправитель Паверо теребил веер из коротких перьев зуйка, глядя в сторону, как будто ему была ненавистна сама мысль о том, чтобы обращаться непосредственно к Семеркету.
— Придя сюда, ты нарушил закон, — сказал он. — Тем более, ты явился, не предъявив мне сперва своих верительных грамот. Тебе еще повезло, что остался жив — меджаям приказано убивать непрошенных гостей на месте.
Паверо снизошел до того, чтобы вперить уничижительный взгляд в меджая, стоящего в дальнем конце комнаты — градоправитель словно обвинял воина за то, что тот не выполнил свой долг, раз Семеркет стоит сейчас перед ним живым.
Меджай моргал, делая героические попытки не заснуть. Его глаза слезились от усталости.