Год гиен

Гигли Брэд

— Мне про тебя не солгали. Из-за твоих манер тебя уже давно должны были убить.

— Я никогда не буду лгать вам, великий господин, какой бы неприятной ни была правда, — негромко проговорил Семеркет. — И я никогда более не буду шутить со словами правды.

«Так, значит, он шутил», — подумал Тох. Эта мысль успокоила его уязвленную гордость — до известной степени.

— И сколько времени у тебя уйдет, чтобы раскрыть преступление? — спросил он.

— Нет никакого ручательства, что я смогу его раскрыть, великий господин.

И я не знаю, сколько времени у меня уйдет. Недели, а может быть, месяцы.

— Полагаю, ты разоришь меня своими расходами.

— Мое содержание. Обычные взятки…

— Возьми эту эмблему — знак того, что ты мое доверенное лицо.

Тох дал Семеркету ожерелье из яшмовых бусин, с которого свисала эмблема министра.

— Можешь брать из моего казначейства все, что тебе понадобится. Ты будешь иметь право появляться где угодно — доступ тебе обеспечен. Не жалей никого и ничего, чтобы выяснить правду. Я жду твоих докладов, но только когда у тебя будет, что рассказать.

Министр щелкнул пальцами, его писец протянул кожаный мешочек. Тох швырнул мешочек Семеркету.

— Этого должно хватить тебе для начала.

В мешочке оказались золотые и серебряные кольца и обрезки меди. Семеркет взвесил его на руке.

— Этого достаточно.

— Если тебе понадобится что-нибудь, пока я буду на севере, повидайся с Кенамуном. Он — мои глаза на юге.

И министр показал на писца, который сидел, скрестив ноги, на полу рядом с троном. Человек этот вежливо встал и поклонился и Семеркету и Ненри. У министерского писца было умное дружелюбное лицо.

Внезапно донесшийся запах мускусных благовоний заставил всех прервать беседу, и Тох недовольно понюхал воздух, повернувшись туда, откуда повеяло этим ароматом. В дверях появились пять женщин, закутанных с головы до ног в тонкие одеяния для защиты от песчаной бури. Та, что стояла посередине, была единственной, откинувшей с лица сетчатый покров и шагнувшей на скудный свет.

Она была уже немолода, но ее смуглую красоту нельзя было не заметить. Одежда женщины выглядела просто, почти сурово, и только змея в ее парике заставила Семеркета немедленно протянуть вперед руки на уровне колен. Никто, кроме членов семьи фараона, не мог носить знака со священной коброй.

Ненри же просто простерся на полу лицом вниз.

Министр с кислым видом с трудом пошевелился, чтобы преклонить колени.

— Моя госпожа, — сказал он.

— Простите, что побеспокоила вас, министр Тох.

Семеркет подумал, что ее голос — один из самых красивых, которые он когда-либо слышал: легкий, но с оттенком тепла и материнского участия.

— Присутствие царицы Тийи — словно солнце, выглянувшее после шторма, — натянуто проговорил старец. Странно, что почтительные слова министра прозвучали так холодно. Семеркет украдкой посмотрел на знаменитую, но редко показывающуюся на людях царицу.

— Пожалуйста, сядьте, почтенный господин, — сказала

она, подойдя к Тоху и помогая ему снова занять место на маленьком троне. — Я пробуду здесь всего мгновение. Я пришла, чтобы повидаться с Семеркетом.

Ненри потрясенно икнул. Как Семеркет превратился в того, кого может заметить столь высокая особа, как царица Тийя? Оттуда, где лежал писец, он мог видеть только ее позолоченные сандалии, когда она подошла к его брату и коснулась его плеча.

— Пожалуйста, — сказала Тийя волшебным голосом, — мне не нравятся церемонии. Иди сюда и сядь рядом со мной, чтобы мы могли поговорить, как люди.

Семеркет сделал то, что ему сказали. Он поколебался, прежде чем сесть, и царица с улыбкой похлопала по скамье рядом с собой. Бывший чиновник сел, выпрямившись, на самый краешек. Царица протянула руку, и одна из закутанных в покрывало женщин выступила вперед, чтобы положить на ее ладонь какой-то металлический предмет.

Царица повернулась к Семеркету, вложила этот предмет в его руку и заставила его сжать пальцы.

— Я пришла сюда, чтобы дать тебе это. Это защитит тебя и поможет раскрыть ужасное… кошмарное преступление, в результате которого погибла та милая старая женщина.

И — невероятно! — Тийя заплакала. Язык Семеркета прилип к нёбу, он мог лишь молча глядеть на нее. Царица все еще сжимала его руку.

— Я почти считала Хетефру матерью, — сказала она несколько мгновений спустя, справившись со слезами. — Мы познакомились, когда были жрицами, но с течением лет стали больше, чем просто подругами. Когда я думаю… — ее губы снова задрожали, но она мужественно взяла себя в руки. — Когда Пасер сказал мне, что тебе поручили разгадать загадку ее смерти, я поняла, что должна сделать все возможное, чтобы помочь.

— Благодарю, госпожа, — сказал Семеркет, усилием воли вернув себе дар речи.

Царица прижалась к его руке мокрой щекой и поцеловала его руку.

— Знаю, я — всего лишь слабая женщина, но ты должен поверить мне, что амулет этот очень могущественный. Я послала такие же амулеты меджаям, охраняющим Великое Место. Ты всегда должен держать эту вещь при себе.

Семеркет кивнул.

— Да благословят и сохранят тебя боги, Семеркет. А если тебе что-нибудь будет нужно, да явишься ты ко мне без промедления.

Он снова кивнул.

После этого царица встала, сказав, что ей не подобает опаздывать — она поет в хоре в храме Сехмет. Тийя снова накинула покрывало. Мужчины снова склонились перед ней, и величественная женщина со своими спутницами молча удалились.

— Хм-м. Ох уж эти женщины и их чары! — сказал Тох, когда они ушли. Он слабо махнул рукой — внезапное появление жены фараона утомило министра. — Я устал, и песок натер мои веки. Вы тоже должны меня оставить.

Потом Тох взглянул на Семеркета, и в голосе старика появились чуть удивленные и даже слегка озорные нотки: