Год гиен
Шрифт:
В то утро, когда Ханро сказала ему о согласии старейшин, он начал свое расследование. Семеркет шел из дома в дом, всегда без приглашения, задавая вопросы даже детям. Но в какие бы фразы он ни облекал свои слова, как бы глубоко ни прощупывал, жители деревни смотрели на него пустыми глазами и давали одни и те же ответы. Тем не менее, чиновник продолжал расспросы, не сомневаясь, что если кто-нибудь из жителей знает что-нибудь об убийстве, это можно будет выяснить одной только
Скульптор Рамос высекал маленькую статую из диорита, когда Семеркет пришел в его мастерскую па задворках деревни. По характерной форме парика Семеркет сразу понял, что статуэтка изображает Хетефру, и произнес это имя вслух.
— Вы ее узнали? — спросил довольный Рамос, держа статуэтку так, чтобы Семеркет мог видеть, насколько прекрасны детали.
Семеркет кивнул, сделав мысленно заметку себе на память, что Рамос пользуется только медными резцами.
— Это положат в ее могилу, как приношение от соседей. Она была замечательной женщиной.
Позади Рамоса его сыновья, Мос и Харач, и под их наблюдением — множество деревенских слуг, полировали огромный каменный круг из известняка. Круг лежал на земле, занимая большую часть мастерской. Время от времени сыновья скульптора поглядывали на Семеркета из-под припорошенных пылью век.
— У нее были враги? — спросил чиновник. — Она встревала в склоки? Обменивалась с кем-нибудь нелестными словами?
— Нет, — Рамос твердо покачал головой. — Она была доброй.
— Мы ее любили, — сказал Мос с другой стороны двора.
— Если вы спросите моего мнения, убийцей должен быть какой-нибудь чужестранец, — проговорил Рамос таким тихим и заговорщицким голосом, что Семеркету пришлось наклониться к нему, чтобы расслышать слова. — Или бродяга. Вы зря тратите время в деревне, задавая все эти вопросы. Почему бы вам не отправиться на другую сторону реки? В конце концов, ее нашли именно там.
— Вы согласны с отцом? — внезапно рявкнул чиновник на Моса и Харача.
Оба подпрыгнули.
— Хетефру все любили, — повторил Мое.
— Бродяга или чужестранец, — подтвердил Харач.
Юноши вернулись к своей работе, принявшись полировать колесо. Пемза скребла но кругу, издавая звук, подобный воплю, наполовину застрявшему в женской глотке.
Иунет, женщина, вышивавшая пелены и плащи для царского двора, отвечала Семеркету, работая иглой и скромно опустив глаза.
В приемной рядом с ней сидели три ее племянницы, облаченные в такую же искусно плиссированную одежду, что была и на их тетушке. Платья оказались накрахмаленными так плотно, что походили на крылья белой цапли. Племянницы тоже работали,
— Хетефра? Враги? — прошептала Иунет.
Она была вдовой, хотя молодо выглядела. Ее завязанные во множество узлов косички были скромно стянуты в тяжелый, черный как смоль пучок у основания шеи. Украшений женщина не носила, но черты ее лица были гладкими, а губы — красными.
— Я знала Хетефру с детства. А я была девочкой не так давно, хотя вы, возможно, и не думаете так. Не было никого добрее ее, не было никого, кого здесь любили больше, — голос ее звучал, как нежный ветерок.
— Когда ты видела ее в последний раз?
Иунет внезапно укололась и высосала кровь из пальца. Она в раздумье пристально посмотрела па Семеркета.
— В последний раз… — Вышивальщица огляделась но сторонам в очаровательном замешательстве. — Наверное, на празднике Новой Луны, так?
Все ее племянницы кивнули в знак согласия.
— Всего за день или около того перед ее… исчезновением. Она любила бога луны, Хонса, больше всех остальных богов.
— Ты можешь припомнить, о чем вы с ней разговаривали?
Вдова покачала головой:
— Кажется, не смогу…
Ее племянница Тхая отчетливо проговорила:
— Я помню, тетя. Ты спрашивала ее совета насчет дяди Мемнета.
— Я думал, ты сказала, что ты вдова, — Семеркет сверился со своими записями.
Иунет покраснела до корней волос:
— Да, так и есть.
— Ночами к тетушке Иунет приходит дух дяди Мемнета, — продолжала Тхая тем же убедительным топом. — Он принимает вид… вид…
Она не смогла договорить и торжественно встала с места, чтобы прошептать это Семеркету на ухо. Слово, которое она проронила ему на ухо, вызвало у него внезапный приступ кашля. Одна из племянниц едва подавила хихиканье.
Вышивальщица в замешательстве посмотрела на чиновника.
— Я считаю, после того, как его положили в могилу, он больше не имеет на меня прав. Но, увы, женщины нашей семьи желанны даже для мертвых. — Она подалась вперед и ласково положила ладонь на колено Семеркета, чтобы подчеркнуть серьезность своих слов.
Семеркет быстро поднял голову от записок — и обнаружил, что Иунет и ее племянницы смотрят на него ясными глазами. Никто больше не вышивал звезды. Чиновник быстро свернул папирус и встал с кирпичной скамьи.
— Мы редко видим каких-нибудь других мужчин, кроме здешних, — выдохнула Иунет. — Это очень… волнующе… для нас, бедных деревенских жительниц.