Год гиен
Шрифт:
Рука чиновника невольно потянулась к синякам на горле, когда он вспомнил, как там сомкнулись пальцы Панеба. Одна мысль неотступно тревожила его: почему десятник, как и старейшины, противился тому, чтобы найти убийцу его тетушки? Это просто не имело смысла, если только не…
Семеркет сел, уставившись в темноту.
Если только Панеб не… Если все они не защищали того, кто совершил это преступление.
Несколько мгновений спустя чиновник начал беспокойно бродить по дому
Везде заговоры. Он отчаялся когда-либо выпутаться из призрачных предположений. А теперь появилась еще одна загадка, самая тревожная из всех — почему меджаю Квару приснилась львица? Может, это ничего не значит, и в образе просто отразилось то напряжение, которое они с Кваром испытывали в повседневной жизни.
Семеркет перестал расхаживать и вздохнул, завернувшись в легкие шкуры из дома Хетефры, потому что воздух, идущий из пустыни, показался прохладным.
Царапанье в дверь дома жрицы застало его врасплох. Сальная свеча осветила ему путь в переднюю.
На улице ожидала Ханро. Семеркет еще никогда не видел, чтобы женщина осмелилась так разодеться. Ее облегающий наряд был гранатового цвета — такой цвет обычно использовали только боги и богини. В волосах сверкали золотые блестки, лицо было раскрашено, как лики храмовых статуй: глаза подведены сурьмой и малахитом, на щеках красовались круги из охры. На чиновника повеяло душным запахом сандалового дерева.
Язык его немедленно прилип к нёбу, отказываясь шевельнуться.
— Впустите меня и закройте дверь, — сказала Ханро нетерпеливо. — Иначе соседи начнут сплетничать.
Вместо того чтобы сделать то, как она сказала, Семеркет открыл дверь еще шире, чтобы все с улицы могли видеть происходящее внутри.
Ханро дерзко улыбнулась и прошла мимо него в переднюю дома Хетефры.
— Не может быть, чтобы вы меня боялись?
Семеркет кивнул. Она ответила притворно-обиженной гримаской.
— Женщине не доставляет удовольствия слышать, что она пугает мужчину, потому что в таком случае эта штука под его набедренной повязкой становится дряблой и бесполезной.
Она придвинулась ближе, но чиновник снова отступил.
— Я опасаюсь не только тебя, но и твоего мужа, — сказал он.
— Неферхотепа? — захихикала Ханро. — Не бойтесь мыши! Лучше бойтесь льва — Панеба.
Выражение лица Семеркета снова заставило ее раздраженно возвести глаза к потолку.
— А как, по-вашему, нам еще развлекаться в этом мрачном маленьком местечке? Если бы не грех супружеской измены, мы бы все уже обезумели.
— А ты обезумела бы прежде всех остальных, полагаю.
Ее высокий хрипловатый голос был полон
— Зато я — честная женщина, раз об этом не вру! Честнее многих, как думается.
— Зачем ты сюда пришла?
— Чтобы сказать, что старейшины согласились позволить вам расспросить жителей деревни, — ответила Ханро со вздохом. — Вы можете начать в любой момент.
Семеркет скептически на нее посмотрел.
— И ты пришла, чтобы сказать мне это, разодевшись подобным образом?
Ее брови обиженно сдвинулись, а голос стал легче перышка.
— А что не так с моей одеждой? Большинству мужчин нравится, когда я облачаюсь, как богиня. А вам это нравится?
И снова язык отказался повиноваться чиновнику, и он просто кивнул.
Коротко заворковав, Ханро прижалась к нему. Несмотря на прохладный ночной воздух, Семеркет начал потеть.
— Если вы думаете, что я так красива, почему бы вам не заняться со мной любовью? — спросила она, найдя губами его губы.
Семеркет не знал, как долго они целовались. Он удивился, поняв, в какое возбуждение пришел. Однако, собрав всю свою решимость, он твердо оттолкнул Ханро.
Золото в ее волосах замерцало, когда она недоверчиво покачала головой. Спустя мгновение женщина сказала:
— Если вам не нужно мое тело, — поскольку я для тебя явно поблекшая уродливая карга, — то как насчет моего разума?
— А что насчет него?
— Если я скажу, что кое-что знаю?
Семеркет заморгал:
— О чем же?
— Об этой деревне и ее секретах.
— К твоему сведению, если ты что-то знаешь, ты обязана заявить об этом официально.
Она снова засмеялась, забавляясь такой наивностью:
— А другие могут иметь иные представления о том, в чем заключаются мои обязанности.
— Тогда расскажи ради Хетефры, старой женщины, о которой все, похоже, забыли.
При упоминании имени старой жрицы накрашенные губы Ханро стали похожи на шрам, прорезающий лицо.
— Это верно, она была добра ко мне — наверное, к единственной из здешних женщин. А я не из тех, кто забывает друзей, что бы обо мне ни говорили.
Семеркет удивился, как быстро изменилась Ханро, когда в ней погасла искра желания. Она внезапно стала казаться старой и побежденной, краска на ее лице запеклась и потрескалась.
— Но поскольку я никогда не делаю одолжений бесплатно, я расскажу вам, что знаю, а вы запишите это на мой счет.
Она наклонилась вперед и прошептала ему на ухо:
— Вы знаете, почему старейшинам понадобились два дня, чтобы позволить вам расспросить остальных?
— Потому что ваши традиции велят все обсуждать…