Год на севере

Максимов Сергей Васильевич

Между тем, Колгуев и кроме птицы богат очень многим. Мезенцы ограничиваются почти исключительно добычей гусей, морских уток и гаги, пух которой по осеням убеляет все южные склоны островных холмов. Печорцы промышляют тут песцов и волков, имеют здесь часть оленей; остальные промысла предоставляются умению и толку самоедов. Эти стреляют по берегам нерпу, которая любит понежиться одинаково и на льдине, как и на шероховатом, оголяемом в морской отлив камне, и моржей, морских зайцев, которые, хотя и редко, но выстают и здесь так же, как и на Новой Земле. Неводят самоеды и жирных, всегда прибыльных белух, хотя большая часть этого корыстного, сального зверя ускользает от рук и угребает потом и к полюсу на свободу, и в Белое море, в более опытные и навыкнувшие в деле руки. Рыба, изобильно населяющая островские реки и озера, как, например, гольцы, сиги, омули и кумжа (форели),

вылавливается исключительно для местного употребления и, во всяком случае, во всякое время способна обусловливать в известной степени и существование переселенцев, и возможность дальнейшего посещения этого острова береговыми соседями его, дикий лук и щавель, клюква и морошка, топливо, в избытке выбрасываемое морем на островские берега, служат немалым подспорьем ко всему вышесказанному, чтобы окончательно увериться в возможности дальнейшего заселения Колгуева. Ошкуй (белый медведь) часто, правда, бродит по острову и творит свои неладные медвежьи штуки, но против него найдется и горячая пуля, и меткий выстрел, и верный взгляд. Дикие олени, в своем их виде, дают вкусную и здоровую пишу. Множество песцов и лисиц, издавна сделавшихся уже аборигенами здешних хотя и пустынных, но здоровых климатом мест, могут служить целью небезвыгодной и нетрудной ловли. Впрочем, все-таки на Колгуев приезжает немного: не более 50-60 промышленников, но и тем одних гусей удается вывозить штук до 100 тысяч, да от 70 до 100 пудов гусиного и утиного пуху, пудов 50 мелкого перья, штук до 400 лебяжьих шкурок.

Кривая река и Гусиная давно уже известны мезенцам, как довольно удобные становища для судов; а губа Промой, далеко врезавшаяся узким рукавом своим в остров, также давно уже служит безопасным рейдом для самых крупных беломорских судов, каковы лодьи и шкуны.

Ждет ли остров Колгуев (для того, чтобы приносить собою большие выгоды туземному краю) честно задуманной, умно поведенной компании, или его также постигнет такая же плачевная участь, какую несет от русских промышленников богатый, хотя и дальний Шпицберген — решить не беремся. Во всяком случае, по всем слухам, по общему мнению и по личным соображениям, Колгуев далеко не того стоит, во что сумели оценить его до настоящего времени все знающие и посещавшие его. Жаль, если какая-нибудь предприимчивая и понимающая дело компания не удержит мезенцев от береговых промыслов, которые успели уже приучить их к лени и к какой-то апатии, особенно если принять в соображение слобожан (жителей города Мезени) и соседей их к югу по реке Мезени. Пример на глазах: богатый Шпицберген (Грумант по архангельскому наречию) брошен русскими в добычу голландцев и цорвежцев, которые выбивают там и китов, и огромные юрова моржей, и белух, и других крупных и мелких зверей. Крайняя ли отдаленность этого острова (более 600 верст от берега), нездоровый ли климат его, несчастные ли попытки туземцев, из которых самая последняя огласилась на всю Россию неслыханным в тех местах кровавым преступлением ^[65]— причиной этому, но, во всяком случае, Шпицберген уже не посещается русскими промышленниками. Словно путь к нему зачурован и заказан вперед на неисчетные годы.

Только песня одна; нехитро сложенная, хотя все-таки оригинальная сама по себе, может быть, будет ходить в народе, а может быть, и забудется так же скоро, как забыли поморы путь на давно знакомый им Грумант. Случайно попалась песня эта в мои руки от одного из мезенских стариков. Спешу привести ее здесь всецело, со всем ее нехитрым, доморощенньтм складом и смыслом.

Уж ты, хмель, ты хмель кабацкой,

Простота наша бурлацка;

Я с тобою, хмель, спознался,

От родителей отстал,

От родителей отстал —

Чужу сторону спознал.

Мы друг с другом сговорились

И на Грумант покрутились:

Контракты заключили

И задатки получили.

Прощай, летние гулянки:

Под горою стоят барки!

Мы гуляли день в два

Прогулялись донага.

Деньги все мы прогуляли;

Наши головы болят,

Поправиться

хотят.

Мы оправиться хотели,

Но у коршика спросились;

Кершик воли не дает,

Нас всех на лодью ведет.

Якоря на борт сдымали,

Паруса мы подымали,

Во поход мы направлялись,

Со Архангельским прощались;

Прощай, город Архангельск!

Прощай, матушка-двина!

Прощай, бражницы-квасницы

И пирожны мастерицы!

Прощай, рынок и базар!

Никого нам здесь не жаль.

Уж мы крепость

^*

проходили,

до брамвахты доходили,

На брамвахте прописались,

В Бело-море выступали.

Бело-море проходили,

В океан-море вступили;

Океан-море врошли

До Варгаева

^*

дошли.

Мы на гору выезжали,

Крепка рому закупали;

Мы до пьяна напивались,

Друг со дружкой подрались.

Уж мы на лодью пришли,

Со Варгаева вошли.

Прощай город Варгаус,

Нам попало рому в ус!

Прощай, бирка с крутиками,

Село красно со песками!

до Норт-Капа мы дошли

Оттуда в голомя пошли;

до Медведя

^*

доходили,

И Медведь мы проходили:

Больши льды вдали белеют

И моржи на льдах краснеют.

Заецы

^*

на льдах лежат,

Нерпы на лодью глядят.

Во льды мы заходили

И между льдами мы пошли.

Еще Груманта не видно,

А временятся Соколы

^*

.

Мы ко Груманту пришли,

Становища не нашли, —

Призадумались немного;

Тут сказал нам коршик строго:

«Ну, ребята, не робей,

Вылезай на марса-рей:

И смотрите хорошенько!

Что мне помнится маленько:

Э — там будто становье,

Старопрежно зимовье!»

«Ты правду нам сказал!»

Марсовой тут закричал

И рукою указал:

«Мандолина против нас,

И в заворот зайдем сейчас

^*

.

В заворот мы заходили,

В становье лодью вводили,

Чтоб зимой тут ей стоять,

Нам об ней не горевать.

Тут на гору