Год потопа
Шрифт:
Он полон планов. Они построят то и это, избавятся от свиней или даже приручат их. Когда оба больболиста будут убиты — он лично об этом позаботится, — он возьмет меня, и Аманду, и Шекки тоже, и мы пойдем на пляж и будем ловить рыбу. А Беззумные Аддамы — Дятел, Осока, Майна, Носорог и все остальные — ужасно умные, так что мигом наладят связь.
— А с кем мы будем связываться? — спрашиваю я.
Кроз говорит, что должны быть другие выжившие. Потом рассказывает мне про Беззумных Аддамов — как они работали с Зебом, но ККБ их выследила через Беззумного Аддама по кличке Коростель,
Что-то из этого он мне уже рассказывал, но не упоминал ни «Пародиз», ни Коростеля.
— Погоди, — говорю я. — Значит, этим они и занимались в куполе? Бессмертием?
— Да, — говорит Кроз. — Они все помогали Коростелю с этим грандиозным экспериментом. Какой-то совершенно прекрасный человеческий генотип, который может жить вечно. Еще они сделали большую часть работы над «НегойПлюс», но им самим было запрещено ее принимать. Не то чтобы они сильно хотели: да, секс от нее получался просто улетный, но были и побочные эффекты, такие как смерть.
— От нее и началась пандемическая чума, — говорит Кроз. — Они сказали, что Коростель велел им засунуть ее в эти суперсекс-таблетки.
Я еще раз понимаю, как мне повезло, что я сидела в «липкой зоне», потому что я могла втайне съесть эту таблетку, хотя Мордис и запрещал «чешуйкам» принимать колеса. Про «НегуПлюс» рассказывали просто потрясающие вещи, словно с ней человек попадал куда-то в другую реальность.
— Кому такое могло в голову прийти? — спрашиваю я. — Отравленная секс-таблетка?
Это точно был Гленн, больше некому. Именно об этом он рассказывал в «Чешуйках» большим боссам из «Омоложизни». Про яд он, конечно, ничего не говорил. Я помню имена, Орике и Коростель. Я думала, это просто любовные прозвища, придуманные Гленном и его главной дыркой. Многие люди во время секса называют друг друга именами разных зверей. Жеребец, Пантера, Тигр, Киска или Песик. Значит, это были не интимные клички, а кодовые имена. А может, и то и другое.
На долю секунды мне хочется рассказать обо всем Крозу. О том, что я хорошо знаю этого Коростеля по прошлой жизни. Но тогда придется объяснять, чем я занималась в «Чешуйках». Не только про танцы на трапеции, не только про то, как Гленн нас нанимал мурлыкать и петь, как птицы, но и про другое, про то, что творилось в комнате с перистым потолком. Крозу не захочется про это знать: мужчины не любят слышать, как другие мужчины делали с тобой что-то такое, что они сами хотели бы сделать.
Так что я вместо этого спрашиваю:
— А что же эти модифицированные люди? Идеальные? Их правда сделали?
Гленн всегда хотел, чтобы все было как можно более идеально.
— Да, сделали, — говорит Кроз, словно в этом нет ничего особенного и новых людей делают каждый день.
— Наверное, они умерли вместе со всеми?
— He-а. Они живут там,
Он смеется. Я пропускаю последние слова мимо ушей.
— Ты все сочиняешь, — говорю я.
— Нет, честное слово. У них, когда встают, становятся такие огромные… и синие. И тогда они устраивают групповушку с ихними синезадыми женщинами. Круто!
— Ты шутишь, верно?
— Вот только разберемся с больболистами, сама увидишь, — говорит Кроз. — Но мне придется пойти с тобой. Там живет еще один мужик — спит на дереве, разговаривает сам с собой. Он чокнутый, как мартовский заяц, при всем моем уважении к зайцам. Мы его не трогаем — вдруг он заразный. Я пойду с тобой, чтобы он тебя не напугал.
— Спасибо, — говорю я. — А этот Коростель из проекта «Пародиз», как он выглядел?
— Я его не видел. И никто не рассказывал, какой он из себя.
— А у него не было друга? В этом проекте, в куполе?
Когда Гленн притащил Джимми в «Чешуйки», они точно работали вместе.
— Носорог говорил, что у Гленна плохо с друзьями. Но да, у него был какой-то приятель и еще девушка — они двое вроде бы маркетингом занимались. Носорог рассказывал, что тот парень был сплошной перевод кислорода. Все время пил и рассказывал дурацкие анекдоты.
Точно, это Джимми.
— А он выбрался? Из купола? С этими синими людьми?
— А я почем знаю? Да и кого это чешет?
Меня. Я хочу, чтобы Джимми был жив.
— Как это грубо, — говорю я.
— Эй, не обижайся.
Кроз обнимает меня, и словно бы случайно его рука оказывается у меня на груди. Я ее снимаю.
— Ну что ж, — разочарованно говорит Кроз. И целует меня в ухо.
Я просыпаюсь оттого, что Кроз меня будит.
— Они вернулись, — говорит он. И торопится во двор.
Я одеваюсь и, когда выхожу, вижу во дворе Зеба и Тоби, которая его обнимает. Еще там Катуро и человек, которого зовут Черный Носорог, и он оказывается на самом деле каким-то черным. Шекки тоже тут. Он мне ухмыляется, он еще не знает про Аманду и двух больболистов. Пускай Кроз ему расскажет. Если я начну рассказывать, Шекки будет задавать мне вопросы, а у меня ответы только плохие.
Я медленно подхожу к Зебу — стесняюсь, — и Тоби его отпускает. Она улыбается — не натянуто, а по-настоящему, — и я думаю: «Она еще может быть хорошенькой».
— Малютка Рен. Ты выросла, — говорит мне Зеб.
У него прибавилось седины за это время. Он улыбается и мимолетно сжимает мне плечо. Я вспоминаю, как он пел в душе — тогда, у вертоградарей. Я вспоминаю, как добр он был ко мне. Мне хочется, чтобы он мной гордился за то, что я прорвалась, хоть это и было в основном везение. Мне хочется, чтоб он больше удивлялся и радовался тому, что я жива. Но у него, наверное, и без меня много дел.
Зеб, Шекки и Черный Носорог пришли с рюкзаками. Они начинают их распаковывать. Жестянки сойдин, пара бутылок — похоже, спиртное, — горсть энергетических батончиков. Три батареи для пистолета-распылителя.