Год рождения
Шрифт:
Что касается меня, то, зная обстановку, как говорится, изнутри, я вижу тому несколько причин, хотя, если как следует разобраться, все они примерно одного свойства.
Конечно, сказались заложенные еще при создании ВЧК, традиции.
Но не менее важно и то, что двойная мораль, безнравственность и лицемерие, поразившие наше общество, не прижились в органах госбезопасности. А не прижились потому, что в силу специфики своей профессии чекисты знали (они были просто обязаны это знать!) истинное положение дел в стране, все ее болевые точки, все процессы, происходящие в обществе, и не
Я не знаю, насколько часто и откровенно обсуждали реальную ситуацию в стране тогдашние руководители партии и государства и заботила ли их эта ситуация, но зато я доподлинно знаю, что чекистов она заботила всегда и обсуждали они ее ежедневно!
Да и как могло быть иначе, если самая, как ее тогда называли, «негативная» информация, полученная кем-либо из сотрудников через его оперативные связи, немедленно должна была докладываться его непосредственному руководителю, тот докладывал своему руководителю, потом эта информация обсуждалась на оперативном совещании и спустя какое-то время становилась известна едва ли не всему личному составу управления.
И так происходило практически каждый день, потому что «негативной» информации было много, она поступала со всех сторон и до каждого сотрудника доводилась в обобщенном виде.
А кроме разнообразных оперативных возможностей чекисты могли еще читать ту литературу, которая для всех других считалась запрещенной, весь «самиздат», поступающую из-за границы продукцию многочисленных так называемых антисоветских центров и организаций, сводки радиоперехвата всевозможных «голосов», и не только читать, но и обмениваться мнениями в своей среде.
Это ли не гласность?!
…И все же в нашем разговоре с Осиповым была затронута одна тема, которая, как мне кажется, и сегодня не утратила своей актуальности.
Помнится, это случилось после того, как Осипов сказал:
— Знаешь, Михаил, есть такой афоризм: «Власть развращает. Абсолютная власть развращает абсолютно». Я думаю, все дело именно в этом. Понимаешь, при жизни Ленина Сталин был всего лишь равным среди многих его соратников, и чтобы установить режим личной власти — а именно к этому он стремился, — необходимо было устранить всех, кто знал правду о вкладе каждого в победу большевиков и мог оспорить или поставить под сомнение право Сталина называться преемником и продолжателем дела Ленина.
— Но все, кто вместе с Лениным делал революцию и мог, как вы полагаете, оспорить или поставить под сомнение, жили в Москве, Ленинграде, других крупных центрах страны, не так ли?
— Ну, не только! — возразил Осипов.
— Но в основном там, согласитесь! — настаивал я.
— К чему ты клонишь? — не уловил ход моих мыслей Осипов.
— А к тому, — пояснил я, — что я не могу понять, зачем было нужно и на периферии, так сказать, в глубинке, репрессировать тысячи невинных людей?! Ведь они не имели никакого отношения к Сталину и его политическим амбициям! За что пострадали они?!
— Я тоже думал об этом, — сказал Осипов. — И пришел вот к какому выводу…
Он бросил в урну
— Я, конечно, не претендую на полноту анализа и бесспорность рассуждений, но полагаю, что это была своего рода «операция прикрытия».
— Как это? — не понял я.
— А так! Чтобы картина непримиримой борьбы с «врагами народа» выглядела более правдоподобно!
Заметив мой недоуменный взгляд, Осипов объяснил:
— Посуди сам, не могло же быть так, что враги окопались только в Москве или, скажем, в Ленинграде, а в других местах их нет! Понимаешь, чтобы замаскировать ликвидацию тех, кто мешал насаждению в стране культа личности, репрессии надо было проводить в масштабах всей страны. И термин «право-троцкистские агенты фашизма» был придуман специально! Секрет этого термина в том, что под него при желании можно было подогнать любой поступок любого человека! Не исключено также, что в какой-то момент репрессии вышли из-под контроля.
— Как это могло случиться? — удивился я, зная, как четко и беспрекословно выполнялись на местах распоряжения руководства.
Осипов не торопился с ответом. Некоторое время он смотрел на тлеющий кончик своей сигареты, потом затянулся и только после этого заговорил:
— Видишь ли, Михаил, во все времена и во всех странах в самые сложные периоды истории активная часть общества всегда делилась надвое: по одну сторону становились те, для кого превыше всего были такие понятия, как долг, достоинство, честь, а по другую — политические авантюристы разного калибра, беспринципные негодяи и самые заурядные подлецы! Так произошло и в тридцатые годы. В то время как одни демонстрировали величие духа и предпочитали погибнуть за свои убеждения, другие упивались властью, получая патологическое наслаждение от расправ над людьми, сводили личные счеты, выслуживались или делали карьеру!
Осипов пристально посмотрел на меня, словно обдумывая, стоит ли мне все это говорить, и наконец, спросил:
— Ты думаешь, если сейчас началось бы нечто подобное, все было бы иначе? Думаешь, среди тех, кто работает вместе с нами, не нашлось бы и тех и других?
Я так не думал. Но догадывался, кого Осипов имеет в виду под «теми» и «другими», я уже успел ко всем присмотреться и тоже мог предполагать, кто как себя поведет, когда потребуется сделать выбор!
— Сталин олицетворял культ личности, — снова заговорил Осипов, — а вся эта мразь — то, что наша партия относит к извращениям этого самого культа. Так что ответственность за то, что репрессии приняли столь массовый характер, несет не только Сталин!
Осипов подождал, пока рассеялся дым от последней затяжки, и задумчиво сказал:
— Конечно, чтобы до конца понять, почему произошла деформация механизма власти в тот период, как могло случиться, что насилие стало инструментом личной власти, нужно знать гораздо больше, чем знаем мы с тобой. Подождем, что решит съезд!
Я тоже надеялся, что на предстоящем Двадцать втором съезде партии будет продолжен процесс разоблачения культа личности и его последствий и что на нем будут даны ответы на многие волнующие миллионы людей вопросы.