Год рождения
Шрифт:
А дальше этот самозваный судья должен знать, что завтра в дверь его дома могут постучаться другие люди, родственников которых оговорил близкий ему человек, и тоже устроить моральный или физический самосуд.
И процесс этот может повторяться бесконечно, потому что те, кто творил беззаконие и произвол, были не так глупы и в своем изощренном коварстве старались предусмотреть все. Они всех связали круговой порукой: жертв и палачей, доносчиков и тех, на кого донесли, обвиняемых и свидетелей — все были опутаны кровавой паутиной! Они
Далеко не в каждом следственном деле можно найти первопричину ареста того или иного человека, но зато практически в каждом аккуратно подшит список людей, на которых дал показания подследственный и которые были затем арестованы на основании этих показаний!
И обвинять кого-либо в том, что он, находясь в нечеловеческих условиях, оговорил себя и других, может только тот, кто сам не испытал на себе весь этот кошмар, потому что это было не следствие, а выбивание показаний, не суд, а расправа.
И потому не только ради строгого соблюдения процессуального закона органы госбезопасности не показывали следственные дела родственникам репрессированных, но и для сохранения общественного спокойствия и недопущения морального и физического террора.
Пока я размышлял над этой очень непростой проблемой, Анна Тимофеевна высказала свою вторую просьбу:
— Скажите, где похоронен мой муж.
— Мы, к сожалению, пока этого не знаем, — ответил Василий Федорович. — Если нам удастся выяснить, где он похоронен, мы обязательно вам сообщим.
Василий Федорович на этот раз сказал неправду, но он был обязан так поступить, и осуждать его за это было нельзя.
Развенчав культ личности и начав процесс реабилитации жертв сталинских репрессий, высшее руководство партии и государства тем не менее не решалось сказать народу всю правду. Было категорически запрещено указывать места массовых захоронений, во многих случаях родственникам сообщались вымышленные даты и причины смерти их близких, не публиковались статистические данные. Все это делалось, чтобы скрыть истинные масштабы злодеяний против собственного народа, потому что многие высшие руководители сами были причастны к этому.
Видя, что Анна Тимофеевна не удовлетворена его ответами, и желая как-то разрядить возникшую напряженность, Василий Федорович указал ей на лежащий на приставном столике конверт и сказал:
— В этом конверте, Анна Тимофеевна, все официальные документы, дающие вам право…
— Оставьте себе эти документы! — гневно оборвала его Анна Тимофеевна. Затем она вытерла слезы платочком и тихо сказала: — Пойдем, Вера, отсюда…
Она с трудом поднялась со стула и в сопровождении Веры пошла к двери. У дверей она остановилась, посмотрела на меня и сказала:
— Теперь я поняла, почему тогда, в тридцать седьмом, тот сотрудник стал избегать меня!
От несправедливости высказанного Анной Тимофеевной подозрения мне стало так обидно, как будто это меня обвинили в чем-то очень непристойном. Я растерянно посмотрел на начальника отдела, не зная, ответить Анне Тимофеевне или промолчать.
Василий Федорович встал из-за стола и подошел к Анне Тимофеевне.
— Сотрудник, который разговаривал с вами, — сказал он, — был заместителем начальника управления. Поверьте мне, Анна Тимофеевна, он ни в чем перед вами не виноват! А увидеться с вами он не сумел, потому что тоже погиб!
— Как погиб? — с недоверием посмотрела на него Анна Тимофеевна. — А он-то почему?!
— Мы пока не знаем всех подробностей, — объяснил ей Василий Федорович, — но полагаем, что он погиб, пытаясь спасти от расправы вашего мужа, как ваш муж пытался защитить от расправы невинных людей.
— Разве тогда среди этих нелюдей были такие? — с еще большим недоверием спросила Анна Тимофеевна.
— Были! — убежденно сказал Василий Федорович. — Настоящие люди были во все времена! Их и уничтожили потому, что они не позволяли творить беззаконие!
Анна Тимофеевна виновато посмотрела сначала на начальника отдела, потом на меня и, с трудом сдерживая слезы, произнесла:
— Простите меня! Простите, ради Бога!
— Это вы нас простите, Анна Тимофеевна, — сказал Василий Федорович, наклонился и поцеловал ей руку.
Затем он открыл перед ней дверь и посторонился.
Осипов взял со стола конверт с документами и вслед за Анной Тимофеевной и Верой вышел из приемной.
Василий Федорович вернулся к столу, выпил залпом стакан воды, приготовленный для посетительниц, и страшным голосом прохрипел:
— Почему мы?!.. Почему мы должны краснеть за содеянное другими?
Он сел за стол, сжал кулаки так, что побелели пальцы, и сказал:
— Заставить бы этих стервецов самих смотреть в глаза родственникам своих жертв!..
13
Последующие несколько недель я, как и все сотрудники управления, был очень сильно занят. В Москве начался Двадцать второй съезд партии, приближалась годовщина Октября, а в период и накануне таких событий все органы госбезопасности всегда работали по очень напряженному графику.
В последний день работы съезда я тоже вернулся домой поздно.
Войдя в подъезд моего дома, в котором я прожил всю свою жизнь, я стал подниматься по лестнице, как вдруг до слуха моего донесся какой-то странный звук.
Я прислушался и отчетливо услышал, как под лестницей кто-то шмыгнул носом.
Я снова спустился и заглянул под лестницу.
Там, в полутемном углу, прижавшись к теплой батарее парового отопления, сидел парнишка лет двенадцати.
— Юра? — узнал я соседского мальчишку. — Ты что здесь делаешь?