Год ведьмовства
Шрифт:
Он схватил ее за плечи и оттолкнул от себя.
– Я же сказал, нет.
Глаза Джудит наполнились слезами. Она снова потянулась к нему, поймав его за рукоять кинжала, и дернула на себя с такой силой, что цепочка у него на шее лопнула. Серебряные звенья рассыпались по темноте, а несколько отлетели так далеко, что упали на землю у ног Иммануэль.
Ее сердце замерло и пропустило удар. Она развернулась и поспешила унести оттуда ноги, на бегу путаясь в подоле платья матери, когда кто-то из игравшей у огня детворы закричал.
Эзра повернулся на крик и тогда заметил
Глава 8
Отец, спаси их. Отец, спаси нас всех.
В ту ночь Иммануэль снился лес. Ее воображение порождало образы Темной Матери, блуждающей по коридорам леса; в руках она держала забитого ягненка, и черная вуаль волочилась за ней по траве. Иммануэль снились чучела ведьм, пылающих, как факелы в ночи, снились сплетенные руки и украденные поцелуи. В кошмарах ей являлись Возлюбленные, они катались по земле, хватались друг за друга, оскалив зубы, и их глаза ярко белели в лунном свете.
Проснулась она в холодном поту, промочившем насквозь ночную рубашку, которая теперь липла к плечам, как вторая кожа. Она села в кровати. Голова шла кругом, сердце часто билось о ребра. В ушах не смолкало жалобное блеяние.
Поначалу она приняла его за эхо ночного кошмара. Но когда блеянье послышалось снова, она подумала о своих овцах, и морок сна сняло как рукой. Она вскочила на ноги и сняла плащ с крючка на двери, сунула ноги в резиновые сапоги, схватила лампу с прикроватной тумбочки и спустилась по чердачной лестнице в холл.
В доме было тихо, если не считать свистящего храпа Абрама. Судя по тому, как близко раздавались звуки, он заснул в постели у Анны. В последнее время он часто ложился с ней и почти никогда не посещал постель Марты.
Иммануэль была этому рада. В те ночи, когда Абрам приходил к Марте, бабушка не спала, и Иммануэль часто слышала, как та слоняется по дому. Как-то раз, несколько лет назад, около полуночи, Иммануэль застала Марту на кухне. Она стояла с кружкой, полной виски Абрама, уставившись в темноту леса, в то время как ее муж спал в ее постели.
Тишину разорвал очередной вопль, и мысли Иммануэль вернулись к стаду. Она метнулась вниз, стараясь по возможности не шуметь. Лампа в ее руках раскачивалась от быстрого шага, отбрасывая свет и тень во все стороны. Вой продолжался – протяжный и жалобный, он, казалось, проникал в самый скелет дома. Когда Иммануэль выскочила на задний двор, она поняла, с ужасом, заледенившим кровь, что звук доносился из Темного Леса.
Сойдя с крыльца, Иммануэль двинулась в сторону пастбищ, и свет ее масляной лампы казался единственным теплым пятном в густой черноте ночи.
Снова крик, на этот раз еще более пронзительный и громкий.
Иммануэль сорвалась на бег, но, добравшись до пастбища, обнаружила свое стадо, тихо и неподвижно сгрудившееся в полуночном холоде, целое и невредимое.
Но потом что-то изменилось: рвавшийся наружу крик показался женским.
От этого крика острая боль пронзила Иммануэль. Она согнулась пополам от рези в животе, лампа выскользнула у нее из рук. Стиснув зубы, Иммануэль спешно подобрала лампу с земли, пока не пролилось масло, и трава не успела заняться огнем.
Крики становились все истошнее, пока Иммануэль не поняла, что это и не крики вовсе, а некое подобие песни. Она понимала, что должна вернуться в дом, в свою постель, где будет в безопасности, и не бередить зло, живущее в лесу. Но она этого не сделала.
Будто кто-то обвязал ее нитью вокруг грудины и притянул ближе. Будто кто-то, или что-то влекло ее в Темный Лес. И возможно, если бы она захотела, она могла бы воспротивиться этому. Могла бы прислушаться к инстинктам, призывающим ее развернуться и бежать обратно на ферму. Могла бы сдержать свои обещания.
Но она не стала делать ничего подобного.
Вместо этого она шагнула к линии деревьев, сквозь колышущуюся траву пастбища, и перелезла через окружавшую его ограду, влекомая криками из чащи. С лампой в руке Иммануэль шла на лесной зов, продираясь сквозь заросли кустарника и через деревья. Она не знала, куда идет, и что ее там встретит, но знала, даже не отдавая себе в этом отчета, что не заблудится.
Она все шла и шла. Колючие ветки цеплялись за ночную сорочку, ночной холод дышал ей в шею. Звуки словно скользили между деревьев, постепенно затихая, обрываясь на вздохах и шепоте, который терялся в свисте ветра. Теперь она могла расслышать в мелодии свое имя: «Иммануэль. Иммануэль».
Но ей не было страшно. Она ничего не чувствовала, кроме головокружения и легкости, будто не шла, а плыла в деревьях, невесомая, как сами тени.
Хрустнула ветка. Пальцы Иммануэль сжались вокруг лампы, и она поморщилась от зуда в забинтованной обожженной руке.
В воздухе витал запах сырости и дурмана, крики становились все тише, и до ее слуха донесся ласковый плеск воды.
Повинуясь инстинкту, она пошла на звук, подняв лампу повыше, чтобы осветить деревья. Продравшись через кусты, она вышла на небольшую поляну. Посередине поляны находился пруд, вода в котором была черная, как нефть. В нем, как в зеркале, отражался лик луны. Иммануэль остановилась у кромки воды, крепче сжимая рукоять лампы.
– Есть тут кто? – крикнула она в ночь, но звук растворился в чаще.
Несмотря на тишину, эха не было. Крики совсем стихли. Деревья стояли, не шелохнувшись.
Иммануэль понимала, что нужно бежать – по своим следам выйти из леса и бежать сломя голову обратно на ферму. Но она лишь расправила плечи и переступила с ноги на ногу, собирая в кулак последние силы.
– Если вы меня слышите, покажитесь. Я знаю, что ваш род обитает в Темном Лесу. И что вы знали мою мать и призываете меня так же, как призывали ее.