Год жизни. Дороги, которые мы выбираем. Свет далекой звезды
Шрифт:
Я заметил, что она вдруг покраснела. «Попал в точку», — подумал я. Мне захотелось. сделать ей что-нибудь очень приятное — такое, чтобы она поняла наконец, что я искренне желаю ей счастья; что все те резкости, которые я позволял себе в прошлом, относились вовсе не к ней. И я сказал:
— А Григорий — прекрасный парень и мой большой друг.
Внезапно Ирина сжала губы и, отведя взгляд куда-то в сторону, спросила:
— При чем тут Григорий? Она помолчала немного.
— Послушайте, Андрей, — мне показалось, что голос Ирины прозвучал
Новые, ранее не слышанные мною нотки прозвучали в ее голосе. Казалось, она хочет вложить в свои слова какое-то особое содержание.
Я вдруг почувствовал, что не должен пытаться проникнуть в это.
— Насколько я понимаю, все мы живем в трех измерениях, — попробовал пошутить я, но осекся, встретившись взглядом с Ириной, смотревшей на меня в упор.
В этом взгляде тоже было нечто, заставившее меня не просто смутиться, но ощутить смутную тревогу, предчувствие чего-то необычного и очень важного…
— Сейчас я говорю не об том, — продолжала Ирина. — Я хотела сказать, что вы насильно заставляете себя жить одновременно и в прошлом и в настоящем. Вот и тогда, у палаток, вы говорили не со мной. И в туннеле… Бывают моменты, когда вы не видите ничего, что перед вами. Или видите совсем не то, что есть на самом деле. Мне порой кажется, что вы слушаете меня, но отвечаете кому-то другому. А мне хочется, чтобы вы увидели меня и чтобы отвечали не прошлому, а мне, мне! Вот вам чудится, что я люблю Григория. Но я люблю вас, Андрей! — воскликнула Ирина.
Я стоял ошеломленный. Было тихо.
— Не пугайтесь, — с горечью продолжала Ирина. — Я понимаю, что вот так, ни с того ни с сего, зто звучит нелепо…
— Вы… пошутили? — произнес я наконец, чтобы сказать хоть что-нибудь.
— Нет, — ответила Ирина и печально покачала головой. — Впрочем, все это не имеет никакого значения. Одного я наверняка добилась: вы никогда уже не будете говорить со мной о Григории.
«Что же такое происходит? — подумал я. — Нет, не может быть, чтобы я проглядел, не почувствовал всего этого раньше. Не может быть».
— Ирина, я… я люблю другую девушку, ее здесь нет…
— Она в Москве, я знаю, — сказала, не глядя на меня, Ирина.
— Да, она в Москве, но я верю, что она будет здесь. Все это очень сложно и… Мне трудно рассказывать…
— Помните, Андрей, вы сказали: «Иной раз так хочется, чтобы все, о чем думаешь, сбылось…» Ну вот, теперь вы знаете, о чем я думала тогда… О том, что никогда не сбудется.
В этот момент вошел Григорий. Я не расслышал его шагов в коридоре.
— А вот и я, — весело объявил он, снимая полушубок и потирая раскрасневшиеся на морозе щеки. — Ну, как письмо?
Я поспешил отвернуться, чтобы не видеть его лица. Я был уверен — он сразу же почувствует, что здесь, в этой комнате, что-то произошло. Мельком, исподтишка я взглянул на Ирину. Мне казалось, и она должна была растеряться, смутиться. Но Ирина
И самым странным, самым удивительным было то, что, вопреки моим опасениям, Григорий ничего не заметил. Он подошел к столу, взял письмо и углубился в чтение.
— Толково написано! — Сказал наконец он. — Видишь, Андрей, а ты еще в нас сомневался!
Его слова были обращены, конечно, к Ирине. Я видел, как он посмотрел на нее. В его взгляде было столько нежности, что мне стало не по себе.
— Я пойду, — внезапно сказала Ирина и быстро вышла из комнаты, не попрощавшись ни с кем в отдельности.
— Мы увидимся вечером? — крикнул ей вслед Григорий.
Она не ответила.
Мы остались с Григорием вдвоем. Как бы я хотел, чтобы они ушли вместе, чтобы я остался один!
— У Ирины какой-то странный вид, — сказал после паузы Григорий. — Ты, наверное, опять обидел ее чем-нибудь?
Мне показалось, что в голосе его прозвучали необычные, строгие нотки.
— Нет, нет, что ты! — поспешно возразил я. — Просто у меня было несколько замечаний по письму… Но в общем-то оно приемлемо. Теперь нам надо с тобой сесть и поработать над остальными разделами…
Я говорил, нанизывая одну фразу на другую, боясь замолчать. Я почти был уверен, что если снова наступит молчание, Григорию все станет ясным. Он начнет спрашивать меня, а я не смогу, не сумею врать…
Григорий положил письмо обратно на стол и несколько раз провел рукой по листкам. И в этом его жесте была какая-то сдержанная, осторожная нежность.
— Ведь вот необъяснимая вещь: почему ты не видишь в Ирине то, что вижу я, что должен, по-моему, увидеть каждый? — задумчиво и точно разговаривая с собой произнес Григорий.
Я молчал. Но Григорий, по-видимому, и не ждал моего ответа.
— Я не знаю, — продолжал он, — что стал бы делать, если бы ее не было.
— Слушай, — прервал я его, — ты говорил ей что-нибудь? Ну… о своих чувствах?
— Нет, — ответил Григорий. — Кстати, ты меня уже второй раз спрашиваешь об этом. Разве дело з словах? И неужели ты думаешь, что она не понимает?.. Да я бы и слов таких не нашел, чтобы высказать ей все… все, что ощущаю, что думаю, чем живу…
— А она? — задал я ему вопрос.
— Что она? — повторил Григорий. — Разве мне нужны заверения? Признания? Боже мой, какой ты все-таки рациональный человек, Андрей, ведь все должно быть естественно, само собой… Но если хочешь говорить напрямик — что ж, я скажу. Да, я верю, что и она любит меня. Понимаешь, верю!
Лишь на мгновение я представил себе, как подхожу к Григорию и говорю: «Ты ошибаешься, друг…» Я представил себе лицо Григория… Как был бы он потрясен. «Нет, кет, никогда! Все может измениться. То, что я сказал Ирине в ответ на ее признание, не может оставить у нее и тени сомнения, Пройдет время, и она поймет, что никто не сможет любить ее больше, чем он. Жизнь есть жизнь, все еще переменится».