Год жизни. Дороги, которые мы выбираем. Свет далекой звезды

Чаковский Александр Борисович

Сам не пойму, как у меня вырвались эти слова. Сейчас Григорий обидится, ответит что-нибудь резкое… Но он не вскочил, не рассердился, не оборвал меня.

— Не знаю, — просто ответил Григорий и повторил: — Не знаю. Только я еще никогда не встречал таких девушек. В ней какое-то сочетание суровости и… нежности, и простоты, и… ну, как тебе сказать, философичности, что ли… Ты знаешь, — продолжал Григорий, — незадолго до того, как ты к нам вошел, она спросила — в чем, по-моему, смысл жизни.

— Ну и ты ответил? — спросил я.

— Конечно!

— Интересно! — сказал

я. И повторил: — Интересно.

— Она так внимательно слушала меня, — продолжал Григорий, — что я мог бы говорить часами!

— И все о смысле жизни? Григорий резко выпрямился на стуле.

— Т-ты что, — чуть запинаясь, как всегда, когда волновался, произнес Григорий, — с~смеешься?

— Нет, и не думаю.

— Н-но тогда я не п-понимаю твоего тона!

— Подожди, придет время, поймешь, — сказал я, стараясь вложить в мои слова всю силу убежденности, — это случится не сразу. Это придет потом — тогда, когда ты поверишь в нее до конца, когда ты обретешь покой, когда будешь просыпаться с мыслью, что твое счастье с тобой, и бояться идти спать, чтобы хоть временно не расстаться с этим счастьем. Вот тогда это и случится. Тогда ты поймешь, чего стоят благие порывы философствующих романтиков…

Я говорил, сознавая, что неправ, что я не могу, не имею права сравнивать Волошину со Светланой, что у них разные биографии и, наверное, разные взгляды на жизнь… Светлана боялась «расширить круг» своей ответственности. Ей казалось трудным и противоестественным вкладывать свою душу, свое сердце во что-либо, не имеющее отношения к ней, ко мне, точнее — к нам.

Ирина же, видимо, была совсем иной… Мне было до боли обидно сознавать это. Наверно, потому я и не мог заставить себя сейчас замолчать.

— Ну, х-ватит! — не выдержал наконец и Григорий и встал. — Я никогда не любил мизантропов. Мне даже спорить-то с тобой не хочется. Ты хоть отдаешь себе отчет в том, что г-говоришь? Девушка идет с тобой в туннель, чтобы помочь тебе, твоей работе, всем нам помочь, — а ты стараешься ее… словом, я не хочу все это слушать. — Его лицо побледнело. Он крепко сжимал обеими руками спинку стула. Мне стало его жалко.

— Не сердись, Григорий, — сказал я. — Ведь ты мой друг, и я не хочу, чтобы ты ошибся.

— Я вообще не понимаю, к чему ты затеял весь этот разговор, — сказал Григорий, разводя руками, — Ирина первый раз пришла ко мне по чисто деловому поводу. Это было месяца три назад. Ты знаешь это. Потом мы виделись раза три или четыре. А сегодня я ее затащил к себе выпить стакан чаю. Увидел, как она, промерзшая, выходит из туннеля, и пригласил. Может быть, тебя интересует, нравится ли мне Ирина? Да. Н-не нахожу нужным скрывать. Прощай!

…Я стал бродить взад и вперед по своей комнатушке. Чудак! Философ! Поэт! Ну чего он раскипятился? Я же говорил от чистого сердца. Пусть резко, но зато искренне. Я могу, имею право говорить резко. Я пережил то, что ему еще предстоит пережить. Не верит мне? Ладно, жизнь научит. Любовь — это не просто философствование и стихи. А стихи он прочел хорошие… Как это?

…Когда любовь бросает нас И мы затравлены враждою, — Лишь ты…

Нет, дальше

не помню.

Потом я сел за стол и стал разбирать стопку журналов, которые принес Григорий. Английский, по его справедливому предвидению, я, конечно, не в состоянии был прочесть. Я отложил его в сторону.

Статьи, с которыми Григорий рекомендовал мне ознакомиться, были заложены узкими полосками бумаги. Я решил сейчас же начать читать. Мне не хотелось думать о разговоре, который только что произошел.

Первая статья была подписана «Инж. Федоров, кандидат технических наук» и называлась «Экономичный способ крепления горных выработок».

Статья была большая, но я прочел ее залпом. Автор отстаивал новый способ крепления пород. Вместо дорогостоящего бетонирования он предлагал другой метод крепления и обделки. Надо, доказывал автор, просто пробурить в кровле и в боках штольни отверстия соответствующей длины и диаметра и забить в них металлические бруски-штанги. Тот конец штанги, который уйдет в породу, должен быть расщеплен, и в разрез вставлен клин. А на внешнем, противоположном конце надо сделать нарезку, навинтить шайбу и гайку. Штангу забить, а гайку плотно завинтить. Таким образом, утверждал Федоров, будет значительно увеличена несущая способность горных выработок и обеспечена их устойчивость.

Автор предупреждал, что штанговая крепь по первому впечатлению может показаться ненадежной, поэтому у некоторых специалистов и существует скепсис в отношении к этой необычной крепи. В результате, продолжал свои рассуждения Федоров, опыт одного из советских горных техников, который еще пятнадцать лет назад предложил крепить таким образом главную штольню апатитового рудника, не получил у нас распространения. За рубежом же штанговое крепление стало широко применяться на рудниках, при строительстве туннелей, подземных электростанций и других сооружений. Так, писал Федоров, на строительстве Ист-Делаверкского туннеля в Нью-Йорке, проходящего в сланцах и песчанике, более двадцати километров было закреплено штангами.

Федоров приводил другие многочисленные факты применения нового метода крепления в зарубежной практике и указывал, что этим методом заинтересовались также на некоторых советских рудниках и шахтах. И далее автор переходил к техническому описа-~ нию штангового крепления…

…Я прочел все статьи не отрываясь. Для меня они были сейчас интереснее и увлекательнее любого романа. Голова моя горела. Ведь это выход, выход из нашего невозможного положения! Никакой бетон, ничто не будет теперь тормозить окончание туннеля!

Я вскочил и стал быстро ходить по комнате. Ведь если я правильно понял, нам нужен только металл, чтобы нарубить эти штанги. Хорошо, допустим, что при всех условиях кое-где, в наиболее слабых породах, не избежать бетонной обделки! Но, во-первых, часть бетонных работ мы уже выполнили. А во-вторых, какое-то количество бетона мы ведь получаем и сейчас. Его, бесспорно, хватит для обделки на наиболее слабых участках…

…Когда прошел первый период опьянения открывающимися перед нами перспективами, я стал рассуждать более трезво и хладнокровно.