Год жизни
Шрифт:
В этот момент я услышал звук, похожий на гудение сильно натянутой струны.
— Что это? — спросил я Мишу.
— Провода поют. Ну, антенна и распорки у наших метеобудок. Ветер крепчает.
Вернулся Василий Семенович и увел меня к себе. Мы довольно быстро обо всем договорились. Василий Семенович обещал, что станция будет вести наблюдение за снегом на восточной части горы, остановка только за связью.
— Теперь главная задача, — сказал я, вставая, — протянуть сюда телефонные провода. Завтра же поеду
— Похоже, вы до дому? — спросил Василий Семенович.
— Именно, — подтвердил я и посмотрел на часы. — Уже три, а я вышел в семь. Восемь часов путешествую. Надо идти.
— Не выйдет.
— Нет уж! — твердо сказал я, — Чувствую, что вы гостю рады, благодарю от души, только мне пора.
— Дело не в гостеприимстве. Ветер крепчает… Пойдемте посмотрим.
Мы вышли из дома. После электрического света показалось, что я попал в кромешную тьму. Прежней тишины уже не было. В ущельях, пропастях, меж вершинами гор гудел ветер. Выли невидимые провода. Когда глаза попривыкли к темноте, я стал различать стремительно летящие снежинки.
— Пойдемте в дом, — сказал Василий Семенович.
Мы вернулись.
— Уходить вам сейчас нельзя, — сбивая снег с валенок, проговорил Василий Семенович, — У нас тут капиталистическая фабрика погоды.
— Почему капиталистическая?
— Никакого планирования, — усмехнулся Василий Семенович. — То массовое производство ветра и метели, то полная депрессия. И все по стихийным, так сказать, законам. Идти вам нельзя, придется ждать.
К вечеру ветер усилился. Миша через каждые два часа передавал сводки погоды.
Василий Семенович ходил по комнате. Профессионально бесстрастный голос Миши, каким он передавал свою первую сводку, сменился теперь иным голосом — в его подчеркнутом спокойствии явно ощущалась скрытая тревога.
И тогда я спросил:
— Почему вы так волнуетесь, Василий Семенович? Ведь больше того, что вы делаете, сделать нельзя. Сводки вы передаете аккуратно. Дом ваш, надеюсь, устоит при любом ветре. В чем же дело?
— Послушайте, — останавливаясь передо мной, сказал Василий Семенович, — ветер начался внезапно, мороз крепчает, в воздухе могут оказаться самолеты. В горах лыжники, туристы. Ведь это же ясно, кажется…
Он снова стал ходить по комнате.
В коридоре завыл ветер. Вернулся третий работник станции — метеоролог Синицын, самый молчаливый из всех троих. Он положил инструменты, снял покоробившийся на морозе плащ и, сев за стол, стал что-то высчитывать на листке бумаги.
— Двадцать, — сказал он, отодвигая лист, и я понял, что ветер достиг двадцати метров в секунду.
— Скажите, — поддаваясь общей тревоге, спросил я, — как вы полагаете, нашему участку не грозит лавина?
— Пока нет, — ответил Василий Семенович. —
Я успокоился.
Прошло еще два часа. Ветер не усиливался, он стал даже немного утихать.
— Ну, пойдемте отдохнем немного, — предложил Василий Семенович. — Дело, кажется, идет на спад. Утром двинетесь.
«Вот застрял! — подумал я. — Пошел на полдня, а пробуду сутки. Как-то сейчас там, в забое…»
Но делать было нечего. Я пошел в комнату Василия Семеновича. Миша принес чайник. Снова я почувствовал себя уютно. Мы выпили чаю, и Василий Семенович предложил поспать. Он предоставил мне вторую кровать, стоявшую в его комнате.
Мы улеглись.
— Давно в этих краях? — спросил в темноте Василий Семенович.
Я ответил.
— Наверное, не хотелось ехать далеко, в глушь? — продолжал Василий Семенович. — Человек вы молодой, вас должно тянуть поближе к культурным центрам.
— Вы тоже не старый, — возразил я, — а ваш Миша совсем юнец. Однако вы поехали же сюда…
— Ну, наша работа особая, здесь скучать некогда.
— А мне ваша жизнь показалась несколько… однообразной.
— Да? — переспросил Василий Семенович. — Ну, это ошибка. Разве небо здесь однообразно? Ветер однообразен? Да тут на дню иногда по пять раз все меняется.
Он говорил о ветре и небе так, будто они были подчинены ему.
— Вы женаты, Василий Семенович? — спросил я.
— Нет. Жена, пожалуй, здесь заскучала бы.
— Да, — согласился я и подумал о Светлане, — для вашей работы нужен особый характер.
— Какой же? — чуть иронически, как показалось мне, спросил Василий Семенович.
— Ну… не знаю, — ответил я, мысленно перебирая знакомых мне людей и прикидывая, кто из них смог бы здесь работать. — Во всяком случае, человек, любящий перемены, риск и так далее, для работы здесь не подошел бы.
— А я и сам такого не взял бы, рискового, — энергично проговорил Василий Семенович. — Не терплю таких людей…
Каждый на моем месте почувствовал бы, что последнюю фразу Василий Семенович сказал неспроста — она была ответом на какие-то его тайные мысли. И мне очень захотелось заставить Василия Семеновича разговориться, вовлечь его в дружескую, откровенную беседу.
Я попытался вызвать Василия Семеновича на разговор:
— Почему же? В любящих риск людях есть обаяние, привлекательность…
— Вот что, — холодно и отчужденно сказал Василий Семенович, — вы еще молодой человек. Если хотите послушать совета старшего, никогда не увлекайтесь людьми такого типа.
Я ответил поговоркой:
— «Если бы юность знала, если б старость могла!..»
— Хотите, я расскажу вам об одном таком человеке? — внезапно предложил Василий Семенович. — Так сказать, чтобы юность знала…