Год жизни
Шрифт:
— Вот спасибо, Игнат Петрович,— вспыхнул от радости Норкин.— Это такое большое дело! К весне будем со свежим мясом.
— Опять нас с тобой Шатров покроет,— посмеиваясь, сказал Крутов,— ну да ладно, как-нибудь переживем. Ты вот что скажи: как тебе его выступление показалось?
— Вообще, конечно, кое-что дельное он сказал, а в целом...— замялся Норкин, пытаясь угадать мнение Крутова.— Вот насчет агитколлектива правильно. Да и соревнование у нас хромает.
— Ну, агитация, соревнование, всякие там стенгазеты, доски показателей — твое дело,— пренебрежительно сказал Крутов,— на то ты и парторг. А вот насчет моей политической
— Да, уж это он действительно замахнулся. Такими словами не швыряются. Можно бы в другой форме...
— Какая тут, к черту, форма? Ведь ежели политическая линия неправильная, так надо меня с треском снимать! Тебя, как партийного руководителя, тоже —почему проморгал? Да что там — снимать! Тут уже органами пахнет, лагерем!
— А и верно! — помертвел Норкин.
— Вот. И где все это говорится? Не на закрытом партийном собрании, а на производственном совещании, перед всеми рабочими. Чувствуешь, куда Шатров гнет? На руководство рабочих натравливает, на партию, нездоровые, обывательские настроения раздувает. Вместо деталей к экскаваторам — вози колбасу. Вместо шахт — подавай энергию в бараки. Сидеть на планерках скучно, лучше романы читать.
— Молодой ои еще, глупый,— рискнул вставить Норкин,— многого недопонимает по линии производства.
— Что?
— Я говорю, недопонимает еще многого Шатров.
— Недопонимает! Так спроси, поучись у опытных людей, не выскакивай петрушкой на трибуну. Всех критикует, а у себя под носом не видит. План заваливает.
— Сейчас у Шатрова, кажется, неплохо с планом,— осторожно вставил Норкин.— С добычей золота, песков, вскрышей торфов он в этой декаде ничего идет, лучше Охапкина.
— Я говорю о подготовке полигонов к промывке,— разъяснил Крутов.— Ведь у него ни метра нет зачищенных полигонов, таких, чтоб торфяная рубашка была не толще тридцати — сорока сантиметров.
— А-а... Это меняет положение.
— Он хочет по весне зачистить все полигоны сразу бульдозерами. Ну так ведь это еще бабушка надвое сказала— как удастся. Надо бы ему, по-настоящему, строгача влепить, но сейчас нескладно получится. Не ко времени. Он, брат, хитро выступил. Вроде застраховался. Тронь его сейчас—каждый скажет: «Крутов за критику отыгрался». Он меня и так зажимщиком ославил.
Норкин отвел глаза в сторону и кашлянул. Потом снял очки, протер их зачем-то носовым платком.
— А если его в газете разделать? Печать, Игнат Петрович, самое сильное оружие...
— В газете? А что, это идея! — оживился Крутов.— Это ты здорово придумал. Ты парторг, не имеешь права пройти мимо нездоровых высказываний коммуниста.
— Вот только почта от нас редко ходит, пролежит статья...
— А я завтра Галгана в Атарен отправлю. Накажу, чтоб прямо в редакцию письмо сдал.
— Тогда все в порядке, Игнат Петрович. Сейчас же засяду писать.
— Не торопись только,— предостерег Игнат Петрович.— Обмозгуй хорошенько, приведи побольше фактов. Политическую окраску подпусти. Можешь потом мне показать. Я еще статейку подкорректирую. Машину задержу, без письма не уйдет. Ого! — взглянул на часы Игнат Петрович.— Времени-то сколько. Заболтался я с тобой. Пора и на боковую. Я тебя до крыльца провожу, а то в сенцах света нет.
Крутов постоял на крыльце, несмотря на мороз, пока шаги Норкина не стихли в отдалении. Потом, отвечая своим мыслям, сказал, будто поставил точку:
—
ГЛАВА ШЕСТАЯ
СИЛА КОЛЛЕКТИВА
1
Телефон зазвонил тревожно и длинно. Шатров мучительно сморщился, потянул подушку на голову, но сейчас же очнулся и сел на кровати. Потряс головой, на ощупь, не разлепляя глаз, нашел трубку.
Далекий, захлебывающийся голос сыпал скороговоркой, словно боясь, что связь оборвется. Алексей слушал внимательно, не перебивая. Наконец голос выжидательно замолк.
—- Всё? — спросил Алексей и дунул в трубку.— Что вас учили делать в таких случаях в техникуме? Правильно. Так вы и поступайте. Ну какая ж вам еще санкция нужна! Без меня, ночью, вы, как начальник смены, полный хозяин на участке. Разве я не говорю вам это каждый раз? Смелее, больше веры в свои силы, больше самостоятельности!
Шатров положил трубку, зажег керосиновую лампу, отрегулировал плоский язычок огня. Взглянул на часы и вздохнул. Скоро вставать, нет смысла ложиться. Посмотрел на жену и еще раз вздохнул, глубже.
Зоя спала на боку, по-детски подложив под щеку кулачок. Даже звонок телефона не разбудил ее. Легкое дыхание шевелило кружево ночной рубашки на груди. Губы полураскрылись, узкие прямые брови изредка вздрагивали, по лицу бродили неясные отсветы снов. Алексею послышался слабый стон. Он ласково положил руку на плечо жены: «Что ты, Зоя?» Она сейчас же удовлетворенно причмокнула, перевернулась на спину, задышала ровно и облегченно. Тревожное сновидение отлетело.
Всматриваясь в свежее лицо жены, ее плотно сомкнутые черные ресницы, красивый изгиб губ, Алексей почувствовал прилив давно не испытываемой нежности. Зоенька-заинька! Все же он слишком строг с ней. Так нельзя. Ведь Зоя еще полуребенок, несмотря на свое замужество. Что она видела в жизни, что испытала? Сначала под крылом любящей матери, потом под опекой мужа... Мудрено ли, что она привыкла легко смотреть на жизнь, ни разу не задумалась над ней глубоко, по-настоящему. Ее надо воспитывать — терпеливо, настойчиво. Тамара права. Как она тогда сказала в клубе: «Ваш долг — воспитывать жену». В самом деле, он старше Зои, прошел фронт, многое пережил. Но почему же ему не удается повлиять на Зою, приблизить к себе?
В памяти всплыла бурная ссора, которая разразилась, как только Шатровы вернулись домой с производственного совещания и остались наедине. Такой ссоры между ними никогда еще не случалось. Даже сейчас Алексей передернул плечами, вспомнив искаженное ненавистью, залитое слезами лицо Зои, ее неистовый крик: «Мало тебе было, да? Скажи, мало? Еще захотел?» Именно ненависть была написана на ее лице. Вот что страшнее всего! Откуда она в ней, когда-то такой ласковой и нежной?
Вчера Тамара нашла Алексея в пустом лотошном тепляке.
— Алексей, что с Зоей? — встревоженно спросила Тамара, перебирая в пальцах длинные мягкие уши меховой шапки.
— Что именно? — притворился непонимающим Алексей.— Дуется?
— Не шути. Зоя сильно изменилась. Почти перестала бывать у нас. Как-то замкнулась в себе. Сдружилась с радисткой Цариковой. А это нехорошая женщина. Она дурно влияет на Зою.
Темные глаза Тамары требовательно смотрели на Алексея снизу вверх. Она ждала ответа. А что может он ответить?
— Мне не до шуток, Тамара,— медленно произнес Алексей.— Ты права. Зоя сильно переменилась. Я чувствую это сам, но ничего не могу сделать.