Год жизни
Шрифт:
Когда костры прогорели, лотошники накрыли раскаленные угли листами жести. Понемногу промерзший грунт отошел. Кирками и лопатами надолбили талого грунта, насыпали в мешки, сложили их на подводу. Старый меринок влег в хомут, направляясь к недалекому тепляку.
Вечером, обходя участок, Шатров зашел в лотошный тепляк. Пригнулся, перешагнул высокий порог и остановился, отыскивая в клубах пара Лисичку. Старик сам подошел к нему, удрученно почесал восковую лысину.
— Худо дело, Алексей Степаныч, обмишурился я...
— Да что вы! — испугался Шатров.— Как же так, Максим Матвеич? Ведь я на вас как на каменную гору...
Кто-то
— Пятьсот!
— Что пятьсот? — не понял Шатров.
— Пятьсот процентов дали,— выговорил Чугунов.
Лисичка торжествующе засмеялся. За ним облегченно засмеялся Шатров. Во всех углах задвигались, зашумели лотошники, довольные, что шутка удалась, что твердое рабочее слово сдержано. Свет падал на улыбающиеся лица, забрызганные, но счастливые. Ласково блестели глаза.
Кривая, вычерченная мелом на старенькой, обветренной непогодами доске показателей участка, лезла вверх. Все пришло в движение. Общежития заполнялись только поздним вечером. Наскоро поужинав, усталые рабочие засыпали мгновенно.
В один из дней на участок пришел Крутов. Шатров доложил обстановку. Игнат Петрович слушал, нагнув голову, глядя на Шатрова вполоборота, исподлобья. От его толстой шеи, выдвинутого подбородка, презрительно оттопыренной нижней губы, ото всей массивной фигуры так и излучалась непонятная властность. Шатров невольно подтянулся, как перед командиром полка в былые времена.
— Люди работают с небывалым подъемом! — закончил Алексей.— Уже видно, задание перевыполним.
— Значит, заниженное задание участку дали,— уронил Крутов. И ушел.
ГЛАВА СЕДЬМАЯ
ТУЧ И СГУЩАЮТСЯ
1
— Гляди, ребята, гляди! — крикнул Лисичка.
Старик указал пальцем на потолок барака. Горняки
встревоженно подняли головы. Нить электрической лампы, о которой успели совсем позабыть, краснела на глазах, Вот из вишневой она стала оранжевой, потом желтой и, наконец, ослепительно белой. Стыдливо заморгал бледный язычок керосиновой лампы на столе. Кто-то фукнул в стекло, и язычок погас. Запахло горелым фитилем.
— Шабаш, отмучились!
— Дождались праздничка!
— Ай, электрики. Качнуть бы их за такое дело...
— Пошли на улицу, поглядим на прииск.
Горняки выбежали из барака, набросив на плечи полушубки, всунув босые ноги в валенки. Во всех окнах горел свет. Хлопали двери, скрипел под ногами снег, слышались радостные восклицания. Прииск казался небывало нарядным.
Ярче всех светились большие окна клуба. Там заканчивались последние приготовления к новогоднему маскараду. Разговоры о нем шли на прииске уже неделю, но многие не верили, что он состоится. Монтаж нового генератора затянулся, а без электрического света какой же маскарад! Правда, Крутов пообещал, что в новогоднюю ночь, поскольку шахты будут стоять, он даст энергию в клуб, но Игнату Петровичу верить...
Все же энтузиасты готовили костюмы. В обстановке страшной секретности шились простенькие платьица и сложные портняжные сооружения, мастерились клыкастые маски и ангельски расписанные личики.
Зоя и Ирина Леонтьевна в последние три дня совершенно сбились с ног. Им хотелось затмить всех и выиграть первый приз. Крутов отпускал Зою с работы в четыре часа. Царикова передавала только срочные радиограммы. Все свободное
Теперь, закутанные с головы до пят, Зоя и Ирина Леонтьевна сидели в задней комнатке вместе со всеми костюмированными участниками маскарада, ожидая начала танцев. Зоя нервно смеялась, стесненно оглядываясь вокруг себя. Как она любила милую суматоху таких вечеров! Молодая женщина не узнавала никого. Там серая волчья морда любезно склонялась к стоявшему торчком заячьему уху; там рыжая лисица задумчиво играла своим пушистым хвостом; там некто с гибкой фигурой, затянутой во все черное, в бархатной полумаске на лице мрачно блестел глазами из-под мексиканского сомбреро, поминутно хватаясь за кинжал на боку. Ярко-красные пасти от уха до уха, деревянно застывшие гримасы смеха, огромные картонные крашеные носы, широкополые шляпы, островерхие колпаки — все смешалось в одну пеструю картину.
Сказочно преобразилось фойе. В центре его упиралась вершиной в потолок мохнатая елка. Бесчисленные разноцветные китайские фонарики, стеклянные украшения, хлопья золотистых и серебряных блесток прятались в ее ветвях. Дед Мороз с белоснежной бородой, подпоясанный красным кушаком, хлопотал около елки, укрывая ее подножие ватой. От дерева исходил сильный аромат смолы, снега и свежести. Со всего потолка на нитях спускались сотни ватных шариков, и казалось, хлопьями идет снег. Только Кеша Смоленский и комсомольцы-активисты знали, сколько трудов было вложено в убранство фойе.
А у закрытых до поры дверей клуба быстро росла празднично настроенная толпа горняков. Кто-то, не утерпев, уже пустился в пляс под гармонику. Взявшись за руки, став в кружок, высокими голосами пели девушки. При свете луны все они казались красивыми. Словно натертые помидорным соком, румянились щеки. Лукаво блестели за длинными ресницами глубокие глаза. Полные губы так и манили поцеловать их.
Нетвердо шагая, к девушкам подошел изрядно выпивший шурфовщик. Он постоял немного, качаясь на тонких ногах, потом расставил руки, неожиданно воскликнул:
— Девушки, милые, полюбите меня, сироту! Поцелуйте хоть разок.
— Иди к своей Насте целуйся! задорно крикнула одна, пухленькая, востроносая.
— Давай, давай, брат, проезжай мимо,— со смехом посоветовал шурфовщику Охапкин. Начальник участка сам был красен от выпитого вина и мороза, но держался прочно.— Не по себе товар выбрал. Устарел. Твое дело теперь под лавкой валяться.
Шурфовщик протестующе махнул рукой, но спорить не стал, побрел дальше, что-то бормоча себе под нос. В это время открылись двери клуба, и все с шумом повалили в них, теснясь, с трудом протискиваясь в узком проходе.
Шатров подошел к клубу одновременно с Черепахиными. Как всегда, Клаву сопровождал Неделя. Он осторожно поддерживал ее под руку, заботливо обходя скользкие места. Пока Шатров, Неделя и Черепахин стояли у крыльца, чтобы не лезть в толпу, подошел Арсланидзе .
— А ты чего один? — спросил Шатров, здороваясь с другом,—Где Тамара? Моя-то нарядилась для маскарада, уже давно в клубе...
— Вова заболел, она сидит с ним,— озабоченно сказал Арсланидзе.— Горит малец. Горло заложило. Вызвали врача. Я и сам бы не пошел: какое уж тут веселье! — да жена прогнала: «Уходи, не вздыхай над душой!» А главное, я в составе жюри. Неудобно товарищей подводить.