Годен к строевой!
Шрифт:
– Командуйте, лейтенант, - громко и зычно приказал комбат «пиджаку», стараясь пронять отравленных.
Тяжело выдохнув застоявшийся в легких воздух, лейтенант скомандовал: «Становись!»
Расслабившиеся бойцы сделали вид, что подобрались - нехотя шевельнулись и опять стали вольно. «Пиджака»-лейтенанта никто в расчет не принимал.
Действительно, авторитета среди бойцов Мудрецкий пока не нажил. Сегодня он, наверное, первый раз говорил перед строем громко - спасибо водке, до этого мямлил себе под нос без каких-либо надежд на исполнение приказа.
–
– Присутствие старших офицеров придало ему борзоты.
Толпа вяло преобразилась в подобие строя.
Мудрецкий сам встал почти «смирно», приложил ладонь к голове и как можно четче произнес:
– Взвод, слушай приказ. Заступить в суточный наряд по парку с 18.00. Старший наряда лейтенант Мудрецкий. Старший первой смены сержант Батраков.
– Товарищ лейтенант, а как же Самара? Там же полный город целок…
Комбат не на шутку рассвирепел. Он видел, как состояние военнослужащих не только стабилизировалось, но и начало улучшаться, и решил пронять отравленных своим мощным басом:
– Батраков, ты сам-то хочешь нетронутым остаться? Или мне, вашу мать, пригласить сюда роту контрактников из десантно-штурмовой бригады? Они вас сами в женщин превратят.
Лейтенант продолжал:
– Старший второй смены старший сержант Агапов.
Агап, которого за чистоплотность и благоухание одеколонами иногда называли «ваше благородие», молчал.
– Старший сержант Агапов!
– В голосе лейтенанта появилась злость. «Может, и хорошо, что напился, - про себя подумал Мудрецкий, - а то вряд ли бы так рявкнул, будучи трезвым».
– Солдат, услышав свою фамилию, должен громко и четко произнести «Я!». Старший сержант Агапов!
– Мы-ы, - вяло промычали толстые губы.
Баба Варя снова вывалился вперед и запищал:
– «Ваше благородие» говорят, что они согласны с тем, что они - это они, - после чего самостоятельно вернулся на место.
– Разговоры!
– взревел лейтенант на сорока градусах. Мудрецкий не стал настаивать на том, чтобы Агапов ответил ему как положено, и в этом была его большая педагогическая ошибка.
– В машину! За рулем ефрейтор Петрушевский, рядом стажер Резинкин.
– Товарищ лейтенант, - занудил в своем духе сутулый, худощавый Петрусь, - пусть Резина, извините, рядовой Резинкин, за руль сядет. Я присмотрю.
Резинкин, как и Петрушевский, состоял на должности механика-водителя. Лейтенант не видел причины, по которой он не должен был обкатывать молодого бойца.
– Согласен, Резинкин - за руль.
– Ты в своем уме?!
– Комбат сам пребывал в подпитии, но сохранял ясность ума.
– Кого за руль собрался сажать, унюхавшегося газов пацана? Холодец, повезешь?
Начальник штаба заартачился.
– Петр Валерьевич, я, конечно, понимаю, что человек военный, но во мне целый майор сидит. Неужели я должен сам солдат переправлять из пункта «А» в дальнее место?
– Должен, - комбат касался майора пузом, - иначе нам самим кой-чего в это дальнее место засунут. Ты понимаешь мой эзопов язык?
–
– разулыбался майор.
– Иди за руль садись, - шипел подполковник.
– Чтобы траванутые сутки отлежались в парке. Приедешь, придется и второй половиной взвода заниматься. Кстати, - подполковник повернулся к Мудрецкому, - где остальные люди?
– Яму под трубу копают.
Лейтенант захлопнул дверцу кабины. Петрушевский сел рядом.
– Почему не со всеми?
– Разрешите, товарищ лейтенант, - нудел Петрусь.
– Ладно, сиди.
Майор запустил двигатель, и отравленный наряд двинулся в парк.
Ефрейтор со второй попытки воткнул в магнитофон кассету.
– Что на ней?
– Холодец проявил человеческий интерес.
– Русские народные, - растянуто ответил Петрусь.
– Вы думаете, мы не понимаем, что мы сегодня в палатке отравились, - он утирал рукавом слюни, бегущие изо рта, и хихикал.
– Понимаю, товарищ майор. Только скажите, мы теперь всю жизнь хихикать будем и слюни пускать?
Ответа майора Мудрецкий не слышал. Он не мог нарадоваться тому, что наконец сел. Веки тяжелели, мозг медленно заканчивал свою работу и переходил в спящий режим.
Из динамиков раздались переливы баяна, дриньканье балалайки и ритмичное позвякивание бубенчиков. Хриплый мужской голос энергичным речитативом стал выплескивать куплет за куплетом:
Ты люби меня, родная, Не люби брата мово. У него большая штука, У меня - как две его. Не ходи ты с ним гулять Поздним вечерочком, Будет он тебя ети Жалким череночком. А пойдешь гулять со мной В темень деревенскую, Буду я тебя кормить Любилкой молодецкою.
– Ефрейтор, выключите похабщину, - майор оторвался на мгновение от дороги, - и дайте сюда кассету.
Петрусь спохватился и тут же убрал музыку.
– Я не могу, товарищ майор, это Кирпичева. Он с меня шкуру снимет.
– Перепишу - отдам, - майор посмотрел пьяными глазенками на солдата и растянул губы в подобие улыбки. Тот ответил ему звериным оскалом плохих зубов, покрытых слюной. Но им стало как-то уютнее в кабине.
Солдаты, сидящие в кузове, еще могли видеть казарму батальона, когда грянул весенний гром и разразился ливень. Водяная стена встала между небом и землей.
Этой весной лило постоянно. От чрезмерного усердия природы, которой, похоже, пришлись по вкусу водные процедуры, дорога превратилась в жидкую черную кашицу с редкими бугорками суши. Грузовичок не спеша разгребал грязь всеми четырьмя колесами. Казалось, они не едут, а медленно плывут.
На первой трети пути, если ехать из части в парк, жил-поживал небольшой холмик, украшенный сломанной танком березкой. Через холмик пролегал путь к машинному парку отдельного батальона, его крест-накрест пересекала другая дорога, по которой время от времени пробегали вереницей танки, САУ и другая тяжесть типа ракетных установок, БМП и «Градов».