Годы с Пастернаком и без него

Емельянова Ирина

Вечером на поминки собрались на Вятской. Нервы, конечно, были на пределе, мы ссорились с Митей. А по ТВ журналистка (кстати, симпатичная, неглупая женщина) объявляла: «Обвалом пронеслась по странам Востока и Запада весть о смерти Лары — Ольги Всеволодовны Ивинской… Она и в гробу была так же хороша…» Ну каким же обвалом? Умерла в 83 года, долго болела, в гробу была просто неузнаваема — остроносая желтая птичка… Я никогда не думала, что ее прелестный короткий вздернутый носик, так выражавший легкую, изящную сторону ее натуры, может вытянуться и заостриться, какой-то клюв выглядывал из гроба. Вот она Костяная, Безглазая, совсем не такая, как в любимых маминых стихах: «Губы Смерти нежны, и бело молодое лицо ее…»

1996 год. Май. Прага.

24

мая — мой день рождения. Решили купить тур и отправиться в путешествие. Быстро пришли к согласию — куда. В Прагу. Вадик, конечно, из любви к Меринку, к пражским мистикам, к Кафке. Я же — по Алиным местам, они же цветаевские, увидеть своими глазами и рыцаря, стерегущего реку, и ту самую гору, которая была «миры! Бог за мир взимает дорого… Горе началось с горы — та гора была за городом». (Помню, как после смерти Б.Л. я была в Тарусе, и Аля, чтобы меня отвлечь от мрачных мыслей и предчувствий, оказала мне высочайшую милость, «кормила с рук»: дала читать тетрадь матери, рукопись этой самой «Поэмы горы», я с тех пор и запомнила.) Так что готовились к этому путешествию мы с Вадиком по-разному — он Кафку перечитывал, а я — Цветаеву, и Анькины комментарии к ее пражскому периоду. И еще был у нас один общий импульс: как-то прочли мы в «Огоньке» потрясающую публикацию — письма русских детей-сирот, заброшенных через цепь неописуемых страданий Гражданской войны и большевистского террора в Чехию, называлась, кажется, «Оглянись на дом свой, ангел». Масарик открыл для этих детей школы, приюты, и вот они писали сочинения о пережитом. Страшно читать. Но в каждом была восторженная благодарность спасшей их стране: «А мы и не знали, что на свете есть такие замечательные люди — чехи». Ну и, конечно, Пражская весна, Палах, Гавел, воздух свободы, а ведь были братья по несчастью.

Вадик взял на себя организацию путешествия. Когда он берется, дело каждый раз непонятно осложняется. Всего-то лететь до Праги два часа. Нет, он, чтобы не вставать рано (вылет в 10), купил билет с пересадкой, мы должны сделать какой-то крюк во Франкфурте, зато вылетаем в два. Но в гостинице надо быть до шести, иначе аннулируют заказ, а мы из-за этой пересадки не успеваем. Затем — гостиница. Ему надо самую дорогую, пять звездочек, а Ксения с Никитой, которые только что вернулись оттуда, сказали, что лучшие гостиницы в Праге — в центре города, в стиле secession, с имперским шармом, но они три звездочки, а пятизвездочные — брежневский комфорт и на окраине. Но нет, это харьковское купечество неистребимо. Ссорились накануне весь день, но он, конечно, сделал по-своему.

Так оно и оказалось. Унылый брежневский куб с шиферными балконами. Полно русских, «бизнесменов», с коротко стриженными жирными затылками, в руках «кейсы», окурки бросают на пол. Обслуга говорит по-русски, перед этими «бизнесменами» рассыпается. Противно. Вадик был сконфужен. Оставили чемоданы и поехали (на такси, а оказалось — минут десять всего ходу пешком) в центр, в злату Прагу, где совсем другая атмосфера, полно американцев, кафе в венском стиле, музыканты на улице (играют хорошо, многие с Украины), и не чувствуется индустриально-мусорное присутствие «большого брата». Поразительно, как быстро страна освободилась внутренне (внешне — еще не скоро, одно глубокое, ненужное в таком маленьком городе черно-красное метро чего стоит! Пустое.), и без всякой русофобии — охотно, даже с какой-то ностальгией переходят на русский…

Поужинали в замечательном кафе у стен собора святого Вита. Аполлинер в своей «Зоне» тоже восхищался агатами святого Вита (а был ли он в Праге?), и еврейским кварталом, и Градчанами, и кафе («Dans les tavernes chanter des chansons tcheque»)… Он рифмует «чек» и «пастек» — чехи и арбузы, а я бы, если бы переводила, зарифмовала «кабачки» и «кабачки», во-первых, вполне посюрреалистски, а во-вторых — в этих кабачках действительно замечательные, «наши» кабачки, и гуси с яблоками, и фаршированные карпы, и ватрушки… Одним словом, это не голодная Венеция, ясно с первого взгляда. Съела на этот раз топфельштрудель — восхитительная ватрушка! И все можно заказать, не слишком напрягаясь: «Принесте ме печиво и скленку пива! Колик? Хтел бых минералку! Просим!»

21 мая.

Долго копались в номере, долго пили чай (я —

каву с млеком), потом на трамвае (тоже «большой брат» наследил — старые, грязные, не то что лакированные куколки в Бремене) поехали в центр к Карлову мосту.

Любовались с моста Влтавой. Настоящая деревенская красавица! Широкая, чистая, с зелеными островами, деревья, красные крыши, барочные веселые купола смотрятся в воду — не очень похожа на нашу темно-бурую Сену, зажатую домами. Все тридцать святых с труднопроизносимыми именами, как и обещает путеводитель, выстроились по обеим сторонам моста. Это, разумеется, копии. Но мы, конечно, искали Брунсвика, рыцаря с волшебным мечом, замурованным в одну из мостовых опор — до «нужного момента». Но сколько уже было в бедной Чехии таких «нужных» острых моментов, а Брунсвик все спит! Еле нашли его — он не на мосту, а под аркой, поближе к воде — «стерегущий реку». На мосту (пешеходный, конечно) просто какофония — музыканты со всего света, даже индейцы. Больше всего украинцев, молдаван, румын, цыган… Молодежь полураздетая, тут же обедают, рисуют… Да, как все же быстро избавилась эта страна от советской затхлости, от мертвечины, от «на первый-второй — р-р-р-рассчитайсь!»…

Пошли на Градчаны, купили «вступенку» — билет — и обошли дворцы и музеи. То есть мимо дворцов пробежали, а в Национальной галерее бродили два часа. Но Вадик остался очень недоволен и даже устроил маленький скандал. Дело в том, что очень многие шедевры, о которых он мечтал, перевезены, оказывается, в новое здание, которое вроде бы еще и не открыто, и никто толком не мог нам объяснить, когда откроется. В раже своем дошел до того, что мы вроде зря и приехали, что он будет жаловаться Гавелу… Все-таки советский бардак чувствуется — половина залов закрыта — «реставрация», «ремонт», «нет смотрителей»…

Утешились замечательным обедом в ресторане «Червона Льва» на Мостецкой улице (то есть улице-мостовой) — жареная утка с капустой… Поскольку сэкономили время в музее, я предложила взять такси и поехать все-таки по цветаевским местам, адрес мне Аня в прошлом году еще дала, и я даже обещала ей побывать там.

Вадик сопротивлялся, но именем бедной Али, топтавшей здесь когда-то свои единственные башмаки, я его уломала. Проехали через замечательный парк — «Петршин сад», потом в гору — Смихов холм, тот самый, свидетель запретной страсти. Водитель нас не понял (наш английский!) и решил, что мы, как обычные туристы, едем смотреть виллу, где Моцарт написал «Дон Жуана». Моцарт и «Дон Жуан» — местный бренд, как в Бремене музыканты. Но мы только издали посмотрели на скрытый в зелени полудворец, откуда доносились чьи-то вокализы. Немного поплутав, добрались и до дома на Шведской улице, где в 1923 году жила семья Эфронов, — двухэтажный, некрасивый, выходит прямо на шоссе. Но зато вокруг — густые сады, просто райские кущи, так что не сбылось ее злобное пророчество: «И пойдут лоскуты выкраивать, перекладинами рябить…» А может быть, именно и сбылось: «Да не будет вам места дольнего, муравьи, на моей горе!»

Вечером поехали в джазовый клуб «Редута». Это клуб с традициями — все знаменитости — Эллингтон, Армстронг, Каунт Бейси там выступали, даже Клинтон дудел на своем саксофоне. На креслах дощечки — здесь сидел Хаммершельд, здесь — Киссинджер, здесь — Грейс Келли с мужем… Вадик мечтал о своем кумире — Ружичке, но, увы, выяснилось, что он выступал в апреле, а сейчас в Америке. Купили билеты, взяли в баре пиво, уселись. Замечательный профессиональный чешский джаз, традиционный (учитывая публику — пожилые американцы и немцы, подпевали, притопывали, мы были в своей атмосфере). Горечь от неувиденных шедевров рассосалась.

22 мая.

День посвящен Кафке.

Технически этот маршрут очень удобен для туриста — оказывается, вся его короткая жизнь строилась вокруг Староместской намести — площади, в самом центре Праги, в ее сердце. Он и родился на улице неподалеку, потом жил на самой площади, ходил в немецкую школу рядом с костелом Богоматери у Тына (?), в двух шагах от площади, потом снимал квартиру в «Доме трех королей», окна которой тоже выходили на этот костел. Всюду на этих домах прибиты доски. На этой же площади и его отец держал свой галантерейный магазин. Его любимое кафе «Савой», где он встречался с Максом Бродом, Эйнштейном, Миленой — минутах в пяти ходьбы по улице Длуха (Духа, что ли?).