Годы в броне
Шрифт:
55-я бригада уже два дня не могла сдвинуться с места: немецкий батальон, окопавшийся в ближайшей деревне, держал под сильным огнем все дороги.
Мы были вынуждены вести огневой бой. Постепенно артиллерийская дуэль стала стихать - обе стороны наблюдали друг за другом и, судя по всему, довольствовались этим. А командир 7-го гвардейского корпуса генерал Сергей Алексеевич Иванов, прибывший после тяжелого ранения из госпиталя и заменивший на этом посту генерала Митрофанова, требовал, чтобы мы шли только вперед, не считаясь ни с чем.
Наблюдая за ходом боя, я понял, что наличными силами ничего не сделаешь,
День был на исходе. Начавшаяся было артиллерийская стрельба постепенно умолкла. Штаб бригады занимался подготовкой ночных поисков разведывательных групп. Офицеры корпуса изредка запрашивали обстановку. Хотя положение на нашем участке было неизменным, порядок есть порядок.
В двенадцатом часу ночи, раньше обычного, шифровальщик протянул мне боевое распоряжение. Генерал Иванов приказал снять бригаду с занимаемых позиций, совершить ночной марш и к рассвету поступить в распоряжение бывшего нашего комкора генерала Василия Андреевича Митрофанова, который ныне командовал 6-м танковым корпусом.
Я вызвал начальника штаба - ему предстояло выполнять полученное распоряжение.
Тяжело ступая, Свербихин вышел из комнаты. Задача была не такой уж сложной, и я, зная исключительную исполнительность начальника штаба, решил часок-другой поспать. Когда проснулся, был четвертый час ночи.
– Где бригада? - первым делом спросил адъютанта, предварительно отчитав его за то, что вовремя не разбудил меня.
Кожемяков выскочил на улицу и через несколько минут доложил:
– Товарищ полковник, бригада находится на месте.
– Как "на месте"?
Вызвал начальника штаба:
– Почему батальоны не выведены из боя?
– Не знаю.
– Распоряжение о переходе на север отдано?
– Не знаю, - как во сне, произнес Свербихин.
– А вы знаете, чем это пахнет? - вышел я из терпения.
– Никаких распоряжений от вас я не получал и никому ничего не приказывал, - вдруг заявил он.
Я растерянно смотрел на Свербихина: что случилось? Не один день знал я этого человека. Оа был образцом исполнительности, дисциплинированности, смелости и честности. Он так поставил работу штаба, что другие комбриги завидовали мне. И вдруг такое! Уж не свихнулся ли он?
– Григорий Андреевич, вы не больны? Почему вы не отдали приказ комбатам? Где радиограмма, которую я ночью вручил вам?
– Я ничего не видел, - хмуро ответил начштаба.
Я смотрел на Свербихина и не узнавал его. Как я мог ошибиться в нем? Неужели этот исполнительный до педантизма штабной офицер, правая рука командира бригады, мог так измениться в один момент? По его вине сорвана боевая задача. Бригада должна была утром вступить совместно с частями 6-го танкового корпуса в бой. Дорога была каждая минута, каждая машина, каждый человек, а мы все еще находились на прежних позициях...
Свербихин молчал, бессильно опустив голову. На лице его проступили красные пятна. Но вид его не вызвал во мне сочувствия, наоборот, меня охватил новый прилив возмущения.
Не знаю, чем бы все кончилось, если бы в комнату не вбежал Дмитриев. Он стал между нами и спокойным голосом, негромко произнес:
– Товарищ Свербихин, объясните, что произошло...
– Я ничего не знаю о приказе... Я не помню, чтобы мне его отдавали... так же глухо твердил
– Вы понимаете, что говорите? - снова спросил Александр Павлович. Дело касается выполнения боевого приказа.
Свербихин еще ниже опустил голову, стиснул правой рукой пальцы левой и молчал. Я закурил толстенную самокрутку, стараясь взять себя в руки, стал ходить по комнате, натыкаясь то на стол, то на табуретки. Это еще больше бесило меня. Пнув ногой табуретку, я подошел к Свербихину вплотную и каким-то не своим голосом прохрипел:
– Оставьте немедленно бригаду и идите куда хотите. Свербихин вздрогнул как от удара, втянул голову в плечи, весь обмяк, неловко повернулся и, шатаясь, вышел из комнаты. Наступила тяжелая тишина.
– Ну, командир, решай, - услышал я, будто сквозь подушку, глухой голос Дмитриева, - приказ должен быть выполнен...
* * *
Отдавая приказ, командарм рассчитывал, что бригада ночным маршем преодолеет пятидесятикилометровый путь и выйдет в район западнее Наумбурга, чтобы внезапно совместно с 6-м корпусом ударить противнику в тыл. Ночь должна была скрыть наше передвижение. Теперь задача усложнялась, так как до рассвета было совсем недалеко...
Дорога, извиваясь, змейкой ползла на север. Дмитриев перебрался ко мне в "виллис" - он не хотел оставлять меня наедине с невеселыми мыслями. Колонна следовала за нами. Механики-водители и шоферы выжимали из моторов все возможное. Светало. До штаба 6-го корпуса было рукой подать. Зная Василия Андреевича Митрофанова, я полагал, что он выдаст мне по первое число, и внутренне приготовился к этому. Но, к счастью, все обошлось. Митрофанов был рад прибытию 55-й бригады. Дал нам целый день для организации разведки, рекогносцировки и приведения в порядок людей и техники.
Я же весь день думал о Свербихине. Из рассказа ординарца Свербихина мне стало известно, что произошло в ту ночь. Непрекращающиеся бои, сильное напряжение, бессонные ночи вконец измотали Григория Андреевича. К этому добавилось острое желудочное заболевание. Он едва двигался, превозмогая боль. Получив от меня документ с текстом приказа, Свербихин с трудом добрался до своей комнаты и потерял сознание. Когда он пришел в себя, у него, по-видимому, образовался провал в памяти.
"Правильно ли я поступил, отстранив Свербихина?" Эта мысль все время мучила меня. Формально я не имел на это никакого права. Вопрос о назначении и снятии начальника штаба бригады входил в компетенцию командующего армией. Но я не имел также права оставлять безнаказанно ни единого случая невыполнения приказа. Правда, если бы Григорий Андреевич на другой день пришел ко мне, все объяснил, я, может, и отменил бы свое решение. Но он этого не сделал. С болью в сердце мне пришлось расстаться с ним.
В тот же день сообщил командарму об отстранении Свербихина от должности. А вслед за тем представил его к награждению орденом Красного Знамени. Дмитриев, просмотрев наградной материал, спросил меня, логично ли это. Я сказал, что поступаю так по долгу совести, и настоял на своем. П. С. Рыбалко, с которым я встретился через несколько дней, укорял меня, обвинял в самоуправстве, в превышении власти.
– Все это верно, товарищ командующий. Я действительно погорячился. Но в тот момент нельзя было поступить иначе.