Годы в огне
Шрифт:
Подчеркиваю еще раз: это план обороны. Более того — план п а с с и в н о й обороны.
Но, может быть, я благодушно настроен? Нет, группировка белых войск не отвечает замыслу энергической защиты. Будь у Колчака такая концепция, он пытался бы возможно большие силы держать у линии фронта, нащупать слабые места наступления (вы знаете: их немало) и атаковать нас, мешая перегруппироваться для решающего удара.
Но, даже обороняясь пассивно, Колчак делает несколько грубых ошибок. Раз уж решено обороняться, следовало оставить на линии фронта тонкий кордон, а основные силы вывести в резерв армии. Тогда, определив направление нашего
В прямой связи с этим не могу не сказать о преимуществе наших командных кадров перед офицерами Колчака. Действия белых громко свидетельствуют: они не умеют маневрировать глубокими резервами; у них разноголосица, разнобой армейских групп, атаманщина, бонапартизм. Вот всего лишь один, но красочный пример. Сейчас, когда левый фланг Сибирской армии Гайды трещит под давлением наших дивизий, вся Западная армия, находящаяся перед фронтом 26-й и 27-й красных дивизий, блистательно бездействует.
В Красной Армии нет ничего похожего на эту бестолковщину. Здесь твердая, определенная военная система, четкая координация боевых действий, установление ударных фронтов, подталкивание отстающих, жесткая борьба с малейшими признаками партизанщины. Всюду — могучая воля Ленина, и армия дерется за понятные всем труженикам лозунги — «За землю, за фабрики, за лучшую жизнь!»
Далее. Только четверть трехсоттысячной армии неприятеля находится на фронте, остальные три четверти болтаются в тылу.
Настроение противника следует характеризовать как весьма неустойчивое. Войска, потрепанные в предыдущих боях, постоянно оглядываются на малочисленные проходы через Уральский хребет, боясь окружения и удара по своим тылам. В белых дивизиях множество людей, ненавидящих Колчака, не верящих ему. Это, прежде всего, акмолинцы и минусинцы после подавления их восстания. Они массами переходили и переходят к нам, давая все необходимые сведения о своих бывших частях.
Конечно же, на уральца у адмирала еще меньше надежд! Это — особый тип русского человека. Уралец внешне суров, малословен, но он — добрая душа, как всякий сын труда, знающий, почем фунт лиха и насущный кусок хлеба. Его характер выкован беспрестанным трудом, огнем его печей и кузниц, кнутовьем Демидовых и Расторгуевых, каменной горбатой его землей.
К разговору присоединился Смирнов.
— Кстати, не забудьте, товарищи: мы идем теперь по земле башкир, и они требуют от нас уважения и забот, ибо незнание их души, их труда и богов — почва для обид, которых не должно быть. Простите, Михаил Николаевич, я перебил вас. Прошу, продолжайте.
— Напротив, Иван Никитович, Мы вместе постарались нарисовать образ уральца. Теперь, естественно, о коммунистах Урала.
Война — это всегда жертвы, и, к нашей величайшей беде, партийному подполью Урала нанесен ужасный удар. Весной этого года провокатор выдал руководителей челябинских коммунистов, и многих из них зверски казнили в уфимской тюрьме. Такая же трагедия потрясла Екатеринбург. Разумеется, подполье восстановлено, но все же… все же…
У нашей армии, конечно же, прочные связи с партийными людьми края. И потому именно мы не можем допустить ошибки, забыв о классовой стратегии войны. Вот о чем она говорит. Мы толковали с вами о трудностях нашего прорыва вдоль железной
— Мы учитываем это, — заметил Гончаров.
— Настоятельно обращаю внимание комиссара на следующее обстоятельство, — снова вступил в разговор Смирнов. — Полки будут наступать в глуши отвесных скал Урала, во мраке горной тайги, и только рев зверей и тревогу птиц услышат наши люди на этом многоверстном пути. Нет соседей, нет охранения, и мгла неизвестности впереди, — такое не всем по плечу, и слабые люди могут настроиться на похоронный лад. Это касается в первую очередь новобранцев, и вам поручается, Николай Кузьмич, пояснить бойцам, куда и зачем они идут и ради чего, возможно, принесут жертвы. Ибо дух людей — единственное, что поможет им одолеть каторжную дорогу и частокол вопросов.
Гончаров кивнул головой, молча записал несколько фраз в тетрадку и откинулся на спинку стула.
— Я совершенно уверен, что нам удастся Златоустовская операция, — продолжал командарм, убедившись, что член РВС больше не собирается говорить. — Но для того, чтоб совершился полный успех, вы, Генрих Христофорович, и вы, Марк Семенович, должны вывести свои колонны на плато, а затем — к станциям Кропачево и Мурсалимкино. А начальник 27-й дивизии свои войска — к станции Сулея.
И Тухачевский, и Смирнов видели, что краскомы 26-й дивизии, пожалуй, уже поверили в успех рейда, и все же в их глазах читались сомнения.
И, словно подтверждая эту догадку, Эйхе спросил:
— Как относятся к прорыву по Юрюзани комвост и штафронт?
— Они знают наш план в деталях и верят в него, — ответил командарм. — В десятых числах июня я говорил с товарищем Каменевым по прямому проводу и привел расчеты рейда. Речь шла о реке Уфе, точнее — о том ее участке, где есть ряд полуостровов, способствующих форсированию водной преграды.
Как только дивизии нашего левого фланга перепрыгнут Уфу, начнется наступление по Юрюзани и Бирскому тракту. Конечно же, командующий фронтом испытывает волнение за успех сложного и рискованного марша по долине реки.
Впрочем, его депеша со мной… Одну минуту…
Командарм достал из планшета телеграмму, пробежал глазами ее текст, прочитал главные места вслух:
— Вот… Номер ноль тридцать девяносто один… Из Симбирска…
«Считаю долгом напомнить вам о необходимости самого тщательного налаживания связи и тыла для колонны, направляемой вдоль Юрюзани… Комфронта С. Каменев. Член РВС Лашевич… Начштаба Лебедев».
Спрятав телеграмму в сумку, командарм спросил, есть ли вопросы, и, узнав, что нет, передал начдиву приказ на рейд № 229/Н, требующий от полков «крайнего напряжения сил».
— Я совершенно верю в успех, — повторил он свою мысль, пожимая краскомам руки.
Уже через минуту Тухачевский и Смирнов быстрыми шагами направились к машинам, где ждали шоферы и охрана.
Вскоре за каменистым поворотом дороги растаяли звуки моторов, и Эйхе сказал с легким вздохом:
— Ну, что ж — за работу, товарищи…