Годзилла
Шрифт:
– Музыканты есть? Кто умеет играть на барабанах? – спросил он, ползая по нашим рядам игривым взглядом.
Что-то в его повадках говорило о разухабистости его души.
Все молчали. Гитаристы помалкивали.
– Я, - ответил я, встав по стойке смирно, сам не ожидая от себя такой инициативы.
– Отлично, - потёр ладони майор. – Комбат поручил мне лично заниматься подготовкой «стукача», будешь барабанить во время репетиции по случаю присяги, так что, сержант Шмелёв, - обратился он к Шмелю, - бери своего архаровца и дуй ка во вторую роту за инструментом.
Шмель недовольно
Мы поднялись на второй этаж во вторую роту охраны. На входе я отдал воинское приветствие рыжему очкарику, который стоял на тумбе и впервые увидел армейский быт: солдатня, как пленные румыны, расхаживала по задрипанной казарме, кто-то чистил берцы, кто-то сидел на стуле, подшиваясь.
Вышел прапорщик Станкович, высокий темноволосы мужик в нахлобученной на самую макушку шапке-ушанке.
– О, Владик, явился! – торжественно промолвил он. – А шо раньше не заходил? Соскучился, видать, по папкиным колыбахам?
– Товарищ прапорщик, нам барабан нужно взять, Швока приказал, - сказал ему Шмель, потирая свою шею.
– Пошёл лесом твой Швока, пусть сам лично приходит и у меня просит.
– Товарищ прапорщик, не проебу, головой ручаюсь!
– Желательно, Шмель.
…Падал мокрый снег. Пацаны битый час колотили ногами землю, курсируя по выбитому асфальту плаца. Я стоял около флагштока и рьяно выбивал бит «трам-тата, трам-тата», едва-ли сдерживая приступы нахлынувшей на меня радости.
«Няўжо гэта першая спроба, як быццам бы быць на самым відавоку і пры гэтым зусім нічога не рабіць. Трэба пакінуць сабе нататку і кіравацца такімі метадам надалей”.
Вечером ко мне подошёл Шмель, и с восхищение сказал:
– Молодчага паря, хорошо лупишь! А Rammstein сыграешь?
“Ну не дыбільны?”
***
Поставили в наряд по роте. Сержанты составили список, по которому из каждого взвода назначалось по одному бойцу для несения данного наряда. Чтобы легче освоиться, на тумбочку ставили четверых дневальных. Со второго взвода взяли Гурика, невысокого смуглого паренька, у которого росла обильная щетина, и ему приходилось бриться дважды в день. С третьего взвода к нам на подмогу пришёл Зюбак из Гродно и с четвёртого – Индюков. С последним бойцом меня свяжет вся моя последующая служба в армии, точнее её окончание. Тогда я ещё особо не знал ребят и относился к ним с равнодушием, уж очень больно меня раздражали их встревоженные взгляды, а тупые вопросы приводили в уныние.
Мы позавтракали в столовой, вернулись в роту и сразу же принялись зубрить статью обязанностей дневального по роте. Дежурным по роте с нами заступал младший сержант Цыбарин, командир четвёртого взвода карантина с третьей роты охраны, или просто Цыба, как называло его большинство сослуживцев. Этому белобрысому крикуну едва-ли перевалило за двадцать, и он с первой минуты стал угрожать нам неминуемой расправой, если мы только хоть в чём-то затупим на разводе. Разводом называлось мероприятие, когда новый заступающий дежурный по части выстраивал бойцов из всех подразделений на плацу, проверял знание обязанностей
На плацу нас выстроили в девять утра, перед этим выдав из оружейки по штык-ножу, которые мы тут же закрепили на туго затянутых ремнях. Дежурный по части, капитан Рунинец, низкорослый и щуплый павлин, деловито расхаживал меж наших рядов и пронзительно вглядывался в каждого. По нему было видно, что он чувствовал себя хозяином положения и, стоило бы кому-нибудь оплошать, тут же бы сжал свою жертву крепкой хваткой питона. Типичный портрет молодого офицера, получившего власть над подчинёнными.
– Ремень подтяни, дембелёк, - женственным голосом обратился он к кому-то в строю.
– А у тебя что с шапкой, ты её в сортире полоскал?
Подошедши к нам, он спросил у Цыбы о нашей готовности нести наряд.
– Так точно, товарищ капитан – справятся!
– Ну, смотри мне!
Мне захотелось пнуть этого кэпа, так чтобы он покатился по мокрому плацу ковровой дорожкой и, касаясь лицом земли, облизывал языком грязные лужи асфальта. Наверное, в те минуты у меня зародилась настоящая неприязнь ко всему офицерью; не зря пацаны постарше периодом называли их между собой презрительным словом «шакалы».
– Повезло вам, «слоники», - подходя к роте, сказал нам Цыба. – Так бы точно не спали, спроси он у вас обязанности, Рунинец тот ещё чмырь, ну ничего, посмотрим, как ночью работать будете.
И понеслась наша так называемая служба в роте. Мы стояли на тумбе по полчаса, поочерёдно сменяя друг друга, отдавая воинское приветствие каждому, кто заходил в роту, отвечали на телефонные звонки, если что не понимали, спрашивали у Цыбы, который всё это время сидел напротив за столом дежурного и делая вид, что пишет что-то в журналах, разгадывал кроссворды. В остальное время мы слонялись по роте, вытирали пыль, мыли раковины – всё, чтобы не сидеть без дела.
После отбоя началось самое весёлое. Нам четверым предстояло подмести и вымыть всю роту, так, словно это было субботнее ПХД.
– Увижу где соринку, заставлю под зубную щётку `oчки пидорасить! – грозно заявил нам Цыба перед началом ответственных работ. Он сидел за тем же столом, пил кофе, толстым слоем намазывая на батон рыбный паштет и рьяно разглагольствовал с дневальным из первой роты, которого каждую ночь приписывали в карантин сидеть на стуле возле оружейной комнаты. Они смотрели по телефону «Камеди клаб» и ржали, как кони.
Мы старались исполнять все указания точно в отведённый срок, чтобы нам разрешили немного поспать. Но мне с Гуриком повезло меньше. Убрав взлётку, бытовую комнату и сушилку, два бойца из третьего и четвёртого взвода отправились спать. Нам с Гуриком осталась душевая и туалет. На камень-ножницы мне выпал туалет.
– Смотри, боец, когда закончишь, на долбанах должен витать лёгкий запах хлорки, немного переборщишь, станешь на кости и не поспишь, - пригрозил мне Цыба.
Я взял ёрш и принялся вычищать грязные, обоссанные `oчки. Где-то в середине процесса, ко мне заглянул дневальный из первой роты. Взгляд его был туманен и отрешён, казалось, он потерял рассудок и говорил долгими, затяжными речами.