Годзилла
Шрифт:
Я растерялся.
– Времени в смысле?
– Сколько?
– улыбался мне Шмель кривыми зубами.
– Влад, двадцать минут девятого!
– подошёл к нам Гурский.
В последнее время я стал чаще замечать его возле сержанта Шмелёва. Они вместе ходили курить, шутили, словом, стали самыми закадычными друзьями, даже Кесарчук не казался на его фоне так приближон к Шмелю. Однажды, сидя в курилке, Шмель нам сказал, что самый нормальный пацан среди нас это Володя Гурский. Все из наших называли его между собой "подсосником",
– Да нет же, «слоны», сколько?!
– повторял Шмель.
– Сколько? Сколько? Сколько?
– расхаживал он голым по душевой, тыча во всех пальцем.
Я обратил внимание на Кесарчука, он стоял возле окна и пальцем что-то написал на запотевшем стекле. Приглядевшись, я распознал цифру сорок восемь.
– Сорок восемь!
– крикнул Селюк.
– Кто сказал? – не ожидая, спросил Шмель.
– Я!
– От куда ты знаешь?
– Так Серёга на окне написал.
– А что это означает?
– Не знаю.
Кесарчук вышел на центр душевой, взял тазик и окатил себя с ног до головы горячей водой.
– Сорок восемь, - поёжившись, важно сказал Кесарчук, - значит, столько дней осталось служить, когда у вас «дедушка» будет спрашивать "сколько", надо точно ответить, сколько ему до дембеля осталось, ответите неправильно, будете в сушилке на костях жать число, которое по незнанке назвали.
Шмель довольно намыливал яйца чьей-то мочалкой.
– Да, сорок восемь и домой...
***
В первом взводе сидеть можно было только под видом изучения статей. Всё остальное время, мы всегда были обязаны быть чем-то заняты. Шмель и Кесарчук постоянно за этим следили и покрикивали на нас пуще других сержантов из других взводов. Я видел, как во втором и третьем взводах бойцы вольготно рассиживали на табуретах и вели пространные беседы. Стоило кому-нибудь из нас присесть, тут же откуда не возьмись являлись наши надзиратели и с криками "живо отбивать кровати", лишали нас отдыха.
Пришлось ухищряться, брать в руки тетради и, глядя в них, тихо перешёптываться.
Больше всех ныл здоровяк Ванный.
– Это ж только две недели прошло, а я уже домой хочу.
– А я бы сейчас пивка накатил, - заговорил о больном Иванов.
– И рыбки сушёной, - добавил Марик.
– Пацаны, успокойтесь, - встрял Шинковский, - зачем психику травмировать?
– А вот же повезло тебе, - обратился ко мне Ванный.
– Год всего служишь и я бы мог... Почему вышку не закончил?
– Повезло у нас Шкондикову, он вун вообще полгода, - сказал ему я.
– А я вот дневник вести стал, - шептал Тряпичный.
– Буду каждый день записывать, что да как, а потом под дембель по роте пущу почитать.
– Ага, как толчки драил, и кровати отбивал?!
– засмеялся Иванов.
– Нет, о мыслях и переживаниях…
***
Шмель часто устроивал
На взлётку выставили койку, и сержант показывал всему карантину, как правильно заправлять постель и отбивать её плашками. В его исполнении это выглядело безукоризненно. Ровно отбитое и натянутое покрывало только радовало глаз. Нам же оставалось ещё долго практиковаться в этом не простом ремесле, дабы в будущем демонстрировать в роте свои навыки.
А через пару дней Шмель сказал заправлять за собой кровать рядом спящего с собой Шинковского. Тот отказался и получил за это под дых, отпрянув на койку.
– Значит, Иванов будет заправлять, - сказал ему Шмель.
– Э, Саня, ты не офигел, - тут же возмутился на Шинковского Иванов. – Топишься в говне, других не топи!
Уже на следующее утро я видел, как Шинковский заправлял за Шмелём койку.
Кесарчук спал рядом со мной, но мне такие указания не давал. По статусу ещё было не положено.
***
Однажды Шмель устроил нам поучительную встряску коек. С утра мы плохо отбили кровати и, придя с пайки в роту, он подорвал весь взвод, перевернув матрасы каждого бойца.
– Вы курить опять бросить захотели?!
– оскалил он на нас свои обезьяньи зубы. Его лопоухие уши стали ещё больше и мне даже показалось, отчаянно затряслись от злости.
– Как вы в роте жить будите? Что за период, самый худший взвод.
Здесь он, конечно, преувеличивал. Взводом в карантине мы были самым лучшим. Громче всех пели, шли строевым в «стелс», при команде "прямо" со всей дури вдаряли каблуками берцев по заледеневшему асфальту. Шмель с Кесарем держали нас в ежовых рукавицах, прививая с первых дней дисциплину батальона охраны.
– На хрена мне эта артподготовка, - постоянно жаловался нам Ванный.
– Я в охрану не собираюсь...
– Чтоб не растащило, - язвил как всегда Иванов.
– Пойдёшь в свои «автоботы», а койку как следует заправлять не умеешь.
Подорвав матрас Шкондикова, на пол из его кровати посыпались конфеты. Шмель обрыскал лежак и вытянул оттуда заныканный пакет сладостей.
– Взвод, это залёт!
– подняв над собой улики, скривил и до того непривлекательное лицо сержант Шмелёв.
– Не курите до конца карантина, - вякнул Кесарчук.
К Шкондикову на выходные приезжало целое семейство и он, видимо, решил затихорить для себя про запас.
– Хоть бы с пацанами поделился, не так бы обидно было, - вздохнул Ванный.
Вечером Шмель придумал для «полуголзиллы» наказания, заставив его съесть весь мешок конфет.
Мы подшивались, а он закидывал в свою пачку шоколадки.
– Товарищ сержант, может, мы поможем, всё-таки за одного страдают все, - встрял Иванов.
– Самый раступленный, что-ли? Пусть жрёт.
На десятой конфете я заметил, как лицо Шконда помрачнело.