Гоголь и его души
Шрифт:
Гоголь. Что ж вы, сударь, мешаете «кислое с пресным», кухню с литературой?
Чичиков. А вот уж так. Я ведь честный предприниматель, а не пройдоха какой-то. А вы меня как изобразили? Я ведь законов не нарушал, действовал только и исключительно в рамках… так сказать. А у вас выгляжу как беспринципный прохвост.
Гоголь. Милостивый государь! Почему вы вообще позволяете себе такой тон в разговоре со мной? Вы ведь мой персонаж. Вы обязаны говорить то, что я вкладываю в ваши уста. То, что я написал для вас. Вот и извольте не фамильярничать и не гнать
Чичиков. Авторские права? О, да! Они, конечно, существуют… а только зачем вы, сударь мой, нас всех описали такими глупыми и жадными? Разве мы такие?
Гоголь. Я вас всех такими увидел. Все вы сатирические персонажи. Вот так!
Чичиков. Вам бы, сударь, писать простые сказки… А вы взялись сочинять про сказки ревизские. Тут ведь соображать надо. А не просто так. Система налогообложения – часть государства. А вы всё шуточки свои шутить продолжаете.
В простых сказках можно ведь размахнуться с фантазией. Ну, там про серого волка… про царевну… А вы?
Вот где вы видели, чтобы нормальный человек хотел построить огромный и ненужный мост у себя в усадьбе? А вы Манилова – человек-то ведь реалист, прагматик – заставили произносить такую чепуху. А он ведь планировал будущее… И сына его обозвали весьма неблагозвучно, Фемистоклюсом. Экая безвкусица!
Гоголь. Вы все персонажи сатирические и отрицательные. Повторяю вам. Может быть, вам Собакевич нравится?
Чичиков. Что значит «нравится-не нравится»? Я про Собакевича ничего плохого сказать не могу. Солидный человек, предприниматель. Денег на ветер не бросает. Хозяйственный. А вы его каким-то стяжателем изобразили. Отчего ж так? Его бы директором банка… да чего уж там, директором самого главного банка в стране поставить. Он бы уж Родину не продал…
Гоголь. Ну… не знаю. Хозяйственный? Не думаю.
Чичиков. А Коробочка? Какая гостеприимная женщина. Ну, в возрасте… старушка. А как она меня угощала! Вот уж действительно щедра! До сих пор помню… А вы её изобразили совершенно глупой. Зачем?
Гоголь. Таков её характер.
Чичиков. А Ноздрёв? Ведь это храбрец. Решительнейший человек! Украсил бы и современную армию. Я бы его поставил главнокомандующим всех войск. А вы его изобразили просто пьяницей. Разве такие главнокомандующие бывают? Моветон, мсье!
Гоголь. Что, уж совсем ничего не угадал? Таково ваше мнение? Всё неправильно?
Чичиков. Ну… отчего ж всё? Дороги угадал. Это факт. Ничего не скажу – угадал точнёхонько. Уж поездил я по ним в своей бричке… Дороги наши – дрянь. Были и есть. Не поспоришь никак. Не умели строить, и не умеем. Да в умении ли дело? Тут неплохо бы опять же Собакевича спросить, если, конечно, его обер-прокурором поставить. Он бы порядок навёл враз. Умение строить пришло бы моментально. Кабы Собакевича обер-прокурором – то дороги построились бы сами собой, и мосты будущего для Манилова тоже. Даже не знаю, честно говоря, какая роль бы ему пришлась более кстати. Да только вы на его счёт выразились по-другому. Да-с.
Гоголь. Я выразился, как посчитал
Чичиков. Смысл обсуждать – он есть всегда. Особенно когда вы бережливых людей в своей «поэме» выставляете скрягами.
Гоголь. Это кто ж такой бережливый? Уж не Плюшкин ли? Не о нём ли речь?
Чичиков. Он самый, о нём и речь. Плюшкин, дорогой Николай, это самый лучший кандидат в премьеры, во все времена и поныне. Это я Вам точно говорю. Экономнейший сберегатель ценностей. Поставь такого блюсти казну, так он её не то что сохранит – приумножит, будьте спокойны. Сам ничего не украдёт и другим не позволит. А вы нарядили его в рванину и изобразили крохобором. Транжирите ценные кадры, я бы так сказал. Негосударственный подход.
Гоголь. Да-да-да… Вот у меня уже и возникло желание переписать кое-какие главы.
Чичиков. Что «да-да-да»? Николай, да вы вон хоть у Коробочки спросите. Ну, скукотища ваши «Мёртвые души».
Гоголь. Так-таки ничего в поэме вам не нравится, милостивый государь? Совсем?
Чичиков. Ну, отчего ж? Есть кое-что и толковое. (Принимает ещё более вальяжную позу.) Николай, есть у тебя в поэме одно приятное место, этого уж не скрою. Это где ты описываешь моё сходство с Наполеоном… «особенно в профиль». (Поворачивается и показывает себя «в профиль».) Приятно-приятно, уж точно. Вот эту тему бы и развивал уже. А ты зачем-то про какую-то птицу-тройку… и меня обзывал «приобретателем».
Гоголь. Да-да-да, надо что-то с этим делать…
Чичиков. Ну, это дело авторское… каждому своё… гоголю – гоголево!
Гоголь. А себе вы, милостивый государь, какое же место в истории присмотрели? Какое-нибудь скромненькое? Самого-то себя чай не обидели? А? Угадал?
Чичиков. Да, конечно. Самое, что ни на есть скромное… есть такое местечко, есть. (Поднимает глаза и руки вверх.) Кто ж себя обидит?
Гоголь. Вот теперь мои сомнения переросли в уверенность. Пора бы, наконец, сюжетец-то и переписать.
Чичиков(встаёт). Коля! Зря ты всё это затеял. Не к добру… (Ходит.)
Гоголь. Это уж форменное безобразие. Распоясались вы, однако, Павел Иванович. Не годится так.
Чичиков. Что ж теперь? Меня резиночкой сотрёшь из текста? Нет, дружище. Что написано пером – уж не вырубишь топором. Не мною сказано – народная поговорка.
(Поднимает несессер и демонстративно выходит.)
Гоголь(в зал). Есть явственные ощущения, милостивые господа, что сжечь мне надобно было не только второй, но и первый том. Экий наглец, этот Чичиков – живуч и деятелен. Да и не он один…
Переписать? Уж не знаю и как. Только в печку – другого выхода не вижу… Однако…
(Ходит, думает.) Нет, всё-таки перепишу концовочку. Посажу-ка я его, подлеца, в тюрьму.