Гоголь. Мертвая душа

Волконский Петр

– Вот и все, – сказал Гуро и улыбнулся.

Лицо его было чумазым от пороховой гари, и зубы его блестели белизной, как у юноши.

Гоголь вспомнил про крест, вытащил его из кармана и поцеловал.

– Вот кто нас хранил, – произнес он еле слышно.

Глава XXIV

Остаток ночи они провели в церкви, потому что обоим требовалось хотя бы немного сна и отдыха, а снаружи можно было нарваться на пули врагов. Кошмарные видения больше не беспокоили их, отогнанные то ли бомбами Гуро, то ли крестом Гоголя. Пока один спал, другой караулил, щипая себя за ляжки, чтобы не забыться. Когда

опять настала очередь Гоголя, он поставил рядом свечку, чтобы время от времени подносить к ней ладонь, прогоняя тем самым сонливость. Он был таким вялым и усталым, что у него не было сил удивляться отсутствию одного римского солдата на Голгофе. Выходит, он действительно сбежал? Тогда и все остальное, что происходило здесь, было взаправду. Когда-то давно бабка рассказала маленькому Николке, что если в церкви убить священника, то она становится обиталищем нечисти. Ее слова подтвердились. А вдруг тот жуткий медведь или летучая мышь с человеческим задом опять подкрадываются из засады?

Вздрогнув, Гоголь понял, что он все-таки заснул. Это было недопустимо! Он внимательно посмотрел по сторонам и немного прижег себе руку, чтобы взбодриться. Гуро спал как убитый, свернувшись калачиком, чтобы ноги не высовывались за пределы круга. Все- таки поверил, хоть и притворялся, что нет. Гоголь взял часы, оставленные Гуро на полу, и открыл крышку. Было без пяти пять. Ночь заканчивалась. Поспать, что ли, самому? Нет, нельзя. Не станет Гоголь подводить доверившегося ему товарища...

Товарища? Да, именно так он относился к Гуро, простив ему многое, что не простил бы никому другому. Они вместе делали одно дело, подвергая себя смертельной опасности. И сейчас неважно было, кто относит себя к свету, а кто к тьме, потому что страшная угроза нависла над страной, которую они оба любили – каждый своей любовью. Верховский не просто наживался на мертвых душах, не просто занимался черной магией. В Бендерах зрел бунт, готовый вот-вот распространиться по Бессарабии и оторвать ее пока что не слишком прочные связи с Россией. Не вышло у Адама Мирославовича в Польше, он взялся за свое здесь. Требовалось срочно остановить его, пока темные, одурманенные им массы не двинулись с вилами и дубьем в страшный поход, оставляя за собой пожарища и разорение.

– Яков Петрович... – Гоголь тронул Гуро за плечо. – Пора.

Тайный советник поднял веки – и признаков сна не было в черных дулах его глаз. Взяв часы, он щелкнул крышкой и встал.

– Выходим, – сказал он. – Я первый, вы за мной, Николай Васильевич. Не затруднит ли вас нести мой саквояж, тем более что теперь он совсем легкий? Я намереваюсь держать по пистолету в каждой руке. Тяжесть их отрицательно скажется на меткости стрельбы, зато я буду иметь возможность выпустить шесть пуль подряд, что должно отпугнуть даже большой отряд.

– Конечно, я понесу саквояж.

– Крест не забудьте.

– Об этом, Яков Петрович, не беспокойтесь. Я скорее голову забуду.

– Вот этого, голубчик, не надо, иначе станете как все.

Гоголь польщенно улыбнулся и поспешил спрятать улыбку под усами. Жестокий, циничный человек захватил в плен его душу, заставил жить непривычною жизнью и совершать несвойственные ему поступки, а он и рад, как будто не давал обет Братству, как будто не настрадался от Гуро и не имел представления о том, что представляет собой императорская канцелярия. Конечно, и сам Гоголь не образец для подражания, не белокрылый ангел, творящий одно только благо, но вместе с тем разве не мечтал он о свободах, которые топтали жандармские сапоги? Разве не он молил Господа направить его на дорогу, идя по которой можно принести как можно больше

пользы России?

– Это и есть наша дорога, – неожиданно произнес Гуро.

Гоголь так и подпрыгнул. Они вышли из храма и стояли на крыльце в предрассветных сумерках. Было ветрено и сыро, в любой момент можно было ожидать, что с низко провисшего неба брызнет дождичек.

– Как вы прочитали мои мысли, Яков Петрович? – подозрительно осведомился Гоголь.

– Ваши мысли? – переспросил Гуро. – Мне сейчас не до них, голубчик, поскольку своих собственных хватает. Я указываю дорогу, по которой мы приехали. Был у меня соблазн пойти через поля, руководствуясь картой, однако того и гляди как зарядит дождь, и тогда мы увязнем в грязи. Пойдем к экипажу. Вы умеете править лошадьми?

– Кучером служить вам не стану, не надейтесь. Хотите, берите вожжи сами.

Гоголь думал, что своею репликой он поставит Гуро на место и заставит того сменить свой покровительственный тон на какой-нибудь другой, но он ошибся. Вместо того чтобы рассердиться, тайный советник кивнул:

– Согласен. Дворянину не пристало сидеть на козлах. Поедем верхом. Надеюсь, вы умеете держаться в седле?

– На лошадях нет седел, – заметил Гоголь.

– Ничего страшного, мой друг. Достаточно крепко сжимать ногами лошадиные бока. У вас получится. А коли нет, то все-таки придется брать вожжи в руки.

Гоголь насупился и ничего не ответил на это. В детстве ему приходилось ездить с сельскими мальчишками в ночное, и тогда они обходились без седел и уздечек. Справится он и теперь. После всего, что ему довелось пережить, это сущий пустяк!

– Где же убитый вами исправник? – спросил Гоголь, когда они спустились с крыльца и зашагали по дороге.

– Если вы заметили, Николай Васильевич, то обезглавленного Федора тоже нигде не видно, хотя на ступенях осталась кровь.

– Зачем же они унесли трупы, Яков Петрович?

– Сие мне неведомо, друг мой. Может быть, Верховский собирается экспериментировать с ними. Или же у разбойников был приказ не оставлять убитых, чтобы замести следы. Скоро мы все узнаем. А пока... Откройте-ка саквояж, голубчик.

– Что случилось? – встревожился Гоголь, глядя по сторонам. – Опять бомбы кидать станете?

– Увы, мои артиллерийские запасы исчерпаны. В саквояже лежит фляга, видите? Достаньте ее. Думаю, нам не помешает слегка взбодриться волшебным эликсиром, находящимся в ней.

– Пить с утра? Увольте!

– Поверьте, голубчик, взбодриться нам просто необходимо. Неизвестно, сколько времени нам еще предстоит провести без полноценного сна. – Гуро пристроил пистолеты в карманы, взял протянутую флягу и вытащил пробку. – Это настоящий французский арманьяк. Доводилось когда-нибудь пробовать?

– Нет, – признался Гоголь.

– Так что же вы артачитесь? – поддразнил его Гуро. – В этой жизни нужно все попробовать. Прошу.

Он протянул флягу. Поколебавшись, Гоголь взял ее и сделал осторожный глоток, приятно обжегший гортань и согревший грудь. Он выпил еще, вернул флягу и признал:

– Да, восхитительный напиток. Французам можно только позавидовать.

– Держитесь меня, Николай Васильевич, и вы ни в чем не будете знать недостатка, – сказал Гуро.

– Опять вы за свое, – произнес Гоголь с досадой. – Неужели вы до сих пор не поняли, что я не тот человек, которого можно переманить на свою сторону арманьяком или чем-либо другим?

– Этим-то вы и ценны, голубчик. Ничего, однажды я подберу к вам ключик.

Так, балагуря и поддевая друг друга, они приблизились к реке, и тут Гоголя осенила мысль, которая настолько потрясла его, что он остановился как вкопанный.