Голая королева

Гармаш-Роффе Татьяна Владимировна

Она проводила время за чтением – нет, за поглощением книжек, погружаясь жадной мечтой в вымыслы Дюма и Вальтера Скотта, и мыслями делилась с маленькой плюшевой собачкой, повязанной розовой ленточкой, – ее единственной игрушкой и подружкой, не считая Кати. Дядя ей кукол не покупал, считая это блажью, как и нарядную одежду, впрочем. Алина в десять лет кое-как научилась держать иголку в руках и обшила свое старое, серое, вытертое шерстяное одеяло розовой оборкой: так она, безмолвно принимая навязанный ей образ жизни, пыталась свить свое

одинокое, бедное гнездышко уюта на неприветливом склоне дядиной жизни…

…Кис вспомнил кружевную спальню. Вот оно откуда: и сверхопрятность – дядина дисциплина; и неуместная, старинная, старательная романтичность – она уже тогда вычитала ее в романах, она уже тогда видела ее в своих девчоночьих мечтах… которыми делилась с плюшевой собачкой. Это ее потертый носик до сих пор торчит из-под подушки. И еще, может быть, с Катей. Простоватая и нетонкая, хотя отзывчивая и любвеобильная, готовая всегда помогать и покровительствовать, Катя, с ее врожденно-щедрым материнским инстинктом, обрушившимся на Алину в виде несколько навязчивой опеки, осталась ее единственной привязанностью в жизни…

…В то лето Виталий Петрович, собираясь в первый в этом сезоне в поход, привычно и педантично проверил Алин рюкзак, поднял Алю затемно, и с первой электричкой они выбрались за город, в лес.

Погода стояла великолепная, и они, прошагав целый день, набрав лесных ягод и трав, стали устраиваться на ночлег. Аля возилась вокруг палатки, распрямляя и натягивая ее края, а Виталий Петрович, наблюдая за ее привычными и ловкими действиями, думал о том, что девочка из джинсов выросла и придется покупать ей другие. Да и маечка стала тесновата в груди…

Вот тут-то и екнуло где-то меж ребер. Уставившись в голубую маечку, словно впервые в жизни, он с изумлением разглядывал две нежно очерченные округлости, аккуратно обозначенные соски, симметрично приподнимавшие майку… Виталий Петрович стряхнул с себя наваждение и угрюмо улегся на ночлег. Они спали в разных палатках – Аля всегда тащила на себе свой рюкзак, вздымавшийся над ее плечами, как гора, в котором было все для ее личного, индивидуального пользования, начиная от ее палатки и кончая запасными носками. Бывший пионервожатый не делал поблажки ни девочкам, ни детям вообще: все обязаны были уметь жить в экстремальных условиях, по-спартански, на хлебе и воде, на подножном корму, орудовать топором и пилой, разбираться в лесных травах, грибах и ягодах – в общем, если вдруг война случится, то Алина выживет одна посреди глухого леса.

Казалось, ничего особенного не произошло, и он тогда легко заснул и больше не думал о девичьих формах, введших его в столбняк на пару-тройку секунд… Но с тех пор взгляд его сделался другим. Он замечал теперь и голенастые стройные ноги, в которых цыплячья подростковость уже нахально заявляла о своей женственности, и схваченные тугими джинсами крепкие ягодицы, и нежную шею, и маленькое ушко… Он даже потащился в магазин и купил Але платье!

Он был недоволен

собой, даже зол; но ничего не мог с собой поделать.

Жар разгорался медленно, но упорно и неотвратимо. Месяц спустя в очередном походе у Виталия Петровича не оказалось палатки.

– Как такое могло быть? – театрально сокрушался он. – Согласись, Алечка, это на меня не похоже! Как я мог забыть ее!

Он впервые назвал ее Алечкой, как когда-то давно, в другой жизни, звали ее родители, но она не обратила внимания. Эмоции так давно и привычно не текли в русло родственных чувств к дяде, что ее нисколько не заинтересовала неожиданная и неуклюжая смена тона.

– Ты ведь не позволишь мне спать под открытым небом, пустишь меня в свою палатку? – хитрил-юлил он, боясь, что сейчас она все поймет и откажет.

Алина равнодушно согласилась. Ночью он осторожно потянул «молнию» на ее спальном мешке и положил свою обжигающую руку на ее нежную грудь. Алина что-то пробормотала во сне и перевернулась вместе с мешком. Он замер. Проснулась? Поняла, что к чему? Или это во сне? Или она только делает вид, что спит, а сама с ним заигрывает?

Ему почему-то не пришел в голову вопрос, с какой стати Аля, никогда не проявлявшая к дяде ни малейших чувств и даже просто интереса, стала бы с ним заигрывать?..

Он снова потянулся к Але. Обвив ее рукой, он запустил ладонь в тепло ее тела. Аля вдруг напряглась. Проснулась? Испугалась? Или ждет от него дальнейших действий?

И снова не мелькнуло ни тени сомнения, что Алина, еще ребенок и при всех условиях – племянница, диковатая и мечтательная, не может ждать от него каких бы то ни было действий! Потому что – дядя; потому что – старый; потому что такие, как Алина, не занимаются сексом, такие натуры любят – и тогда себя отдают. О любви же к Виталию Петровичу – даже родственной – не могло быть и речи…

Аля, окончательно пробудившись, не могла поверить собственным ощущениям: ее обвивала рука дяди, лезла куда-то в клетчатую ковбойку, в лифчик, ухо щекотало от шумного дыхания с астматическим присвистом…

Алина замерла. Как нужно себя вести в таких случаях? Она не знала. Это был ее дядя, человек, который научил ее всему… Он научил ее разбираться в грибах и ягодах, он научил ее за одну минуту заправлять свою постель и держать дом в чистоте и порядке, он научил ее жить самостоятельно и ничего не просить…

Но он не научил ее, как себя вести, когда покушаются на твое тело и при этом полностью игнорируют наличие души!

Кричать?

Сопротивляться?

Молчать?

Протестовать?

Она не знала.

Но то, что делал дядя, не нравилось Але. И очень сильно испугало ее. Она рывком села.

– Что случилось, дядя Виталий? – голосок ее дрожал.

– Спи-спи, я просто тебя поглажу.

– Не нужно меня гладить! Я не люблю. И ты меня разбудил к тому же!

– Ну-ну, больше не буду. Спи.